Прокуковав раз тридцать мерзким голосом, кукушка смолкла. Рыцарь терпеливо ждал, задрав голову. Шея у него затекла и онемела. Птица, не менее терпеливо, молчала.

— И это все?! Маловато. Прибавь-ка еще, госпожа кукушка! Ну, что тебе стоит? — молитвенно сложив руки, со смехом произнес Эгберт. — Цыпа, цыпа, цыпа… тьфу, что это я!

Сверху послышалась возня, и на голову рыцаря посыпались сломанные ветки, катышки сухого помета и дохлые пауки. Затем угрюмо, будто нехотя, скороговоркой прозвучало еще не то семь, не то двадцать семь «ку-ку»: сколько их было на самом деле, разобрать казалось невозможно. Буркнув напоследок еще одно «ку-ку» хриплым сердитым голосом (на вот, отвяжись, зар-раза!), вещунья замолчала.

Воцарилась тишина. Сбившийся со счету Эгберт в замешательстве пытался сообразить, сколько ж ему напророчили? Он пытался сосчитать на пальцах, но каждый раз получал новый результат.

Тем временем, из гнезда свесилась тощая полосатая шея со взъерошенными, всклокоченными перьями, и прямо перед лицом рыцаря возникли злые круглые глаза. Минут пять они, не моргая, смотрели на Эгберта. Досконально изучив объект и придя к явно неутешительному выводу, кукушка прицелилась, плюнула и, вспорхнув, с издевательским: «ку-ку-у… ой, ку-ку-у-у!» улетела прочь.

Слюна зловредной птицы оказалась до того клейкой, что Эгберту понадобилось время, чтобы как следует продрать глаза. В придачу, она еще и воняла. Мысленно кляня себя за глупость, рыцарь тронул поводья. Он успел проехать совсем немного, как вдруг…

Глава десятая

Впереди послышался странный шум: будто сто медведей с оглушительным ревом плясало на груде валежника.

— А-а-а-а-а!!! На по-о-омощь! А-а-а-а!!! — пронзительно верещал девичий голосок.

Испуганный конь шарахнулся в сторону и, едва не налетев на дерево, поднялся на дыбы. Пытаясь удержаться в седле, рыцарь изо всех сил натянул поводья и привстал в стременах. Но очередной истошный визг застал Эгберта врасплох и чуть не снес ему полчерепа. А Галахад хрипел, брыкался, яростно грыз удила и кружился вокруг своей оси.

Наконец, ему удалось сбросить хозяина и с диким ржанием умчаться прочь. С лязгом и грохотом свалившись на землю, Эгберт распугал с десяток птиц, что снялись с гнезд и теперь с тревожными криками кружились над ним. Стук удаляющихся копыт постепенно стих. А вот мольбы о помощи, наоборот, — звучали все громче и громче.

— На по-о-омощь! Ско-ре-ей-ей-еэй! — заливался нежный голосок, полный отчаяния. — Ах, я умру! Я этого не вынесу! На по-о-омощь! Ско-ре-еэй!

К последовавшему за этим жуткому, леденящему душу воплю Эгберт был почти готов. Он крепко зажмурился, стиснул зубы, под-напр-рягся и вполне сносно пережил звуковую атаку. Немного побарахтавшись, как перевернутая на спину черепаха (так нелестно думал о себе рыцарь, пытаясь вернуться в нормальное положение) и чертыхаясь от души, он все-таки сумел подняться и осмотреться.

Галахад будто испарился.

Эгберт раздвинул руками кудрявые заросли папоротника и осторожно выглянул наружу. Его взгляду предстала небольшая полянка, залитая солнцем и до того прелестная, что казалась нарисованной. Картине не хваталолишь вычурной золотой рамы, с лепниной и завитушками.

Среди разнотравья, под образуемой сплетенными ветвями двух кленов кружевной тенью, расположились двое. Девушка и… дракон. Которого Эгберт, поначалу не разглядев, принял за поросшую мхом каменную глыбу. Тем паче, что на месте крыльев у чудовища торчали какие-то жалкие и сморщенные кожаные отростки. Их обрамляло нечто вроде грязной, давно не стираной бахромы. Шкура же драконья была, в буквальном смысле слова, серо-буро-малиновой. Неясного цвета гребень не топорщился гордо и вызывающе, а попросту свисал набок. По-настоящему красивы были только глаза, что с любопытством взглянули на рыцаря.

Сидящая напротив него хрупкая, как первоцвет, блондиночка в ярко-голубом платье с золотой каймой, наверняка, являлась принцессой. Искристый шелк веером лежал у ее ног и казался перевернутой чашечкой прекрасного экзотического цветка. Маленького роста и очень изящная, девушка, однако, не имела ничего общего с истощенными фрейлинами графини и уж тем более с ней самой. То была не вымученная, не выстраданная, но естественная прелесть. Очарование, не достижимое никакими голодовками.

Разглядывая девицу (она была изуми-ительно хороша, хотя и совершенно не в его вкусе), Эгберт недоумевал: как это нежное, воздушное существо, казалось, созданное из эфира и зефира и, скорей всего, питающееся одним нектаром, могло издавать столь жуткие, нечеловеческие звуки, от которых кровь в жилах останавливалась.

Тем временем, дракон, потеряв к рыцарю всякий интерес, вернулся к прерванному занятию. Страшная пасть угрожающе разверзлась, и двойной ряд остроконечных зубов навис над белокурой головкой. Слюна с шипением жарящегося сала окропила папоротники и, в мгновение ока, сожгла молодые побеги.

Девушка в ужасе отшатнулась от чудовища и что-то быстро проговорила.

Увы! Как ни старался рыцарь, он так и не смог разобрать а ни словечка. Но тонкие стебли заломленных рук, широко распахнутые голубые глаза (от слез они стали просто огромными) взывали к Эгберту своей беззащитностью. Праведный гнев загорелся в его груди. Рыцарь насупился, обнажил меч и гордо выступил из укрытия. Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, не мог допустить, чтобы от посягательств мерзопакостной твари пострадал хотя бы один волосок с головы прелестного невинного создания. О, нет! Ни за что! Никогда!

— Я спасу вас, Прекрасная Дева! — вскричал Эгберт, потрясая оружием. — Умри, чудовище!

Он подскочил к дракону и с гиканьем закрутил в воздухе мечом.

— Спасайтесь, бегите! Я отвлеку его, — закричал он девице.

Но красавица повела себя странно. Она тихо ахнула и попятилась. Ее длинные загнутые ресницы задрожали, затрепыхались, будто крылышки пойманной бабочки. Потемневшими от страха глазами девушка следила за каждым движением рыцаря и, широко раскинув руки, пыталась заслонить дракона своей тоненькой фигуркой. А жуткая тварь, захлопнув пасть, по-щенячьи склонила голову набок и с недоумением воззрилась на рыцаря. Взгляд круглых драконьих глаз был вполне осмыслен, словно принадлежал не тупому кровожадному монстру, пожирателю человечины, опустошителю городов и сел и похитителю принцесс, а умному и очень любопытному ребенку. Янтарные, со светящимися золотыми песчинками, танцующими вокруг вертикального, темно-фиолетового (почти черного) зрачка, они смотрели доверчиво.

Захлопнув пасть, дракон старательно тянул гибкую шею, пытаясь как следует разглядеть странного чужака. Но когда острое лезвие сверкнуло в лучах солнца, со сдавленным писком попытался спрятаться за узкой девичьей спиной.

М-да, в такое положение рыцарь не попадал еще ни разу. И с каждой минутой ситуация приобретала все более и более глупый оборот. Внезапно земля задрожала от тяжелого топота: высокая, крепко сбитая девица с летящими по ветру огненно-рыжими кудрями во весь опор неслась к месту происшествия. «Истинная Брунхильда!», с восхищением подумал рыцарь. От бега и обуревающих ее сильных чувств, девица разрумянилась и была так хороша, что у смотревшего на нее Эгберта враз перехватило дыханье.

Как любому худому и низкорослому мужчине, ему всегда нравились крупные высокие дамы (причем, слегка в теле). Жеманные, почти бесплотные заморыши казались до того хилыми, что их ничего не стоило раздавить, сжав в объятьях чуть крепче обычного. Но Рыцарский Кодекс строжайше предписывал поклоняться именно этим эфемерным созданиям. Особы же, имеющие приятные на ощупь формы, считались вульгарными, и потому никоим образом не могли претендовать на звание Прекрасных Дам. Большинство рыцарей украдкой вздыхало, глядя на аппетитных служанок своих нитеподобных повелительниц. Именно это воздержание и являлось величайшим из подвигов в их честь.

И теперь, заглядевшись на бегущую красавицу, Эгберт невольно опустил меч. А та что-то кричала, на ходу потрясая кулаками.