- Раз вы нашли смелость к совершению этого шага, то и это вам под силу, - с этими словами королю в руки лег еще один текст.
Через полминуты тягостного молчания король положил листок перед собой и сказал:
- Я готов.
- Всем покинуть помещение.
Ритемус, выйдя в коридор, вместе с Тарвеламаром и его свитой сел на скамью, а сторонников отныне упраздненной полностью монархии уводили под конвоем вглубь катакомб. Из-за двери доносился негромкий голос короля, старательно и выразительно зачитавшего манифест об отречении от власти и прекращении сопротивления королевских войск.
- Помнится, ребенком я думал, что подобные решения принимаются в огромных залах, во дворцах, где стоят толпы журналистов, делегации от обеих сторон и сотни солдат оцепления, - сказал Тарвеламар офицеру в очках, который сидел рядом с ним. – Но не так. И лишь на третьем десятке лет, когда я стал подниматься по карьерной лестнице, я понял, что, оказывается, что серьезные решения, от которых зависят жизни сотен людей, можно принимать, не вставая с кровати. И до сих пор я думал, что капитуляции подписываются так же в дворцах. А мы, легионисы и генералы да король, сидим в душном подземелье, и никто, кроме полусотни душ, не догадывается, что сейчас решается судьба всей страны. Вот так и понимаешь, что вся жизнь состоит из обманов, и приучаешься ничему не верить.
- Перемирие одной из первых войн с Фалькенаром сотни лет назад короли подписывали в хижине лесничего на границе, - ответил офицер в очках.
- Нет, здесь был весомый символизм - два короля на границе своих государств подписывают перемирие, которое заканчивает войну, начавшуюся из-за горы, которую почитали оба вероисповедания в обоих государствах как священную… Религиозная война, стремление к духовности и прочее. А сегодня… Больно смотреть на все это. Будь моя воля, сразу бы встал на сторону революции, или... вообще бы не вмешивался.
- Не получилось бы, поверьте, губернатор, - отозвался Ритемус, пытающийся разобрать слова вещающего короля, - Я уже пробовал.
- А, господин Ритемус, так ведь? О вас писали в газетах. Если верить им, то вы всерьез потрепали минатанцев.
- Да, - кивнул Ритемус с невесть откуда взявшейся иронией, - настолько основательно, что мой ординарец – пленный солдат императорской армии.
Губернатор и офицеры посмотрели на него широко раскрытыми глазами, и Ритемус коротко рассказал, как это произошло.
- Однако позвольте мне задать один вопрос – что вы будете делать, если все это не кончится? – спросил он, закончив повествование.
- В каком смысле не кончится? – с не меньшим изумлением спросил губернатор.
- В прямом.
Губернатор посерел лицом и процедил:
- Мы все надеемся, что все закончится миром. Иначе к чему нам еще стремиться?
Через несколько минут тягостного молчания, все находившиеся в покоях короля, не считая его самого, вышли.
- Сообщение будет передано по радио в девять часов перед актом о капитуляции, - сказал Альдерус и подобно дворцовому слуге, склонил голову и приглашающе указал согнутой рукой внутрь, - Теперь попрошу всех членов комиссии по перемирию пройти к холсту для коллективного снимка.
***
Трех неудачливо покусившихся на жизнь короля отпустили восвояси. Они действительно ждали немедленного расстрела, но после усердного четырехчасового допроса удалось выяснить, что сделали они это, руководствуясь благими намерениями. Простых городских обывателей было не в чем обвинить – они решили сделать то, с чем, по их мнению, не могла справиться новая власть. Троица считала, что со смертью короля все проблемы вдруг исчезнут в одночасье. Сам Альдерус с Ритемусом решили, что подвергать их серьезному наказанию будет излишним. Этих стрелков стоило бы, наоборот, возвеличить как истинных революционеров, непримиримых бойцов с королевским режимом, показать «вот, до какого отчаяния довел людей этот раздувшийся боров!». Услышав о наказании, гражданские могли бы задаться вопросом: а за кого эти республиканцы – не за короля ли, раз они его защищают? И поэтому было решено все это дело замолчать, взяв слово с покушавшихся о том, что они не скажут и слова о произошедшем; они были настолько напуганы перспективой в виде повязки на глазах и пули в груди, что сразу на все согласились, и, кланяясь офицерам и попутно всем полицейским, на дрожащих ногах покинули участок.
Ритемус все эти дни спал плохо и тяжело, не стал исключением и этот, пятнадцатый день после установления в городе республиканской власти. Сначала во сне вертелся бешеный калейдоскоп событий, которые он не мог осознать и вспомнить, а в конце, впервые за долгое время, ему почему-то приснилась семья. Все трое стояли на поляне, очень похожей на ту, что находилась когда-то за кладбищем, а теперь, скорее всего, была занята могилами, недалеко от ивовой рощи под деревом, спустившим свои сотни ветвей-лиан вниз, и махали ему, озаренные солнцем, словно святые. Он отчетливо помнил выражения их лиц – сначала они были радостны, затем все грустнее и грустнее, сменившись, в конце концов, отчаяние, и тогда ореол света за ними погас, а ива начала трясти ветвями, словно в дождь, хотя непогоды не было. Кажется, он тоже был там, только на противоположной стороне поляны – довольно далеко и едва ли видел их фигуры (тогда почему он помнил их серьезные лица? – спрашивал он себя) и пытался идти, но ближе они не становились. И вот когда их лица стали отчаянными, а солнце ушло, он проснулся в холодном поту в своей комнате в гостинице, и минут пять осмысливал сон. Самоощущение было очень дурным – он не помнил, когда чувствовал себя столь подавленным – наверное, в последний раз такое было, когда он и его маленькая армия бродили по северо-востоку страны без еды, воды и надежды, встречая разграбленные и сожженные деревни и тела убитых жителей. Вряд ли причиной были огромные черные тучи, висящие в небе и испускающие на землю жестокую духоту – он никогда не был метеозависимым, и в дождь, наоборот, ему всегда лучше работалось.
В дверь постучали. Он выглянул в глазок – в коридоре стоял Аумат, вспотевший от жары в гимнастерке и островерхой пехотинской фуражке – «паруснике», как ее назвали солдаты за некоторое сходство с бумажными корабликами, - и в руках у него были газеты. Ритемус открыл дверь и пригласил его внутрь.
- Заходи. Вижу, уже набегался – воды хочешь выпить?
- Не откажусь. Куда газеты? Тут из типографии фронтовая сводка пришла – пока малым тиражом, но успел для вас экземпляр выцепить.
- На столик положи, - сказал, доставая из шкафа графин. - Насчет сводки – это хорошо. Я уже неделю свежей корреспонденции не видел, а читать городские сплетни или макулатуру, восхваляющую королевскую армию, мне не к лицу.
Он отдал Аумату стакан, а сам взял небольшую кипу бумаг. Городские известия, фронтовая сводка и два письма – одно от Альдеруса, запечатанное, другое – известие от командира роты о вчерашнем происшествии. Вчера двое патрульных – один из республиканцев, другой из прибывших позавчера «возрожденцев» устроили драку на политической почве – поспорили о том, чье правительство «правильнее». Альдерус, а затем и он своим людям, говорили, что следует избегать разговоров на эту тему, и поэтому это сообщение его разозлило. В качестве наказания он решил применить выговор перед строем, чистку нужников в течение недели, остальное – на усмотрение непосредственного командира, о чем и написал на оборотной стороне листа. Разумеется, глупо было с таким пустяком обращаться к адъютанту, однако сверху еще до сих пор не поступало конкретных указов насчет того, должны ли драки между солдатами частей Объединенной Армии, подчиняющихся разным правительствам, караться строже, чем обычная драка на бытовой почве.
Затем он вскрыл письмо от Альдеруса. «Зайди ко мне, когда сможешь». Больше ничего.
