- А не боитесь, что местные вас тронут? – спросил Ритемус.

- Нет, - рассмеялся фалькенарец, - Нет там никого. Ее еще при деде вашего короля забросили, волков там много было, и житья от них не было. Видерим предвидел то, что сейчас творится, и незадолго до начала этой кутерьмы навел справки. Он говорит, дома там еще целые, земля хорошая, забором только обнести деревню, и все на этом. А волки нам только в помощь – всякие мятежники с роялистами лезть не будут почем зря.

Позади поднялся галдеж – все поворачивались в сторону леса и высматривали летящую в небе черную точку, которая все приближалась, и скоро преобразилась в биплан. Самолет не был вооружен, но по бокам висели дополнительные баки с топливом. Это был разведчик, и он ничем не угрожал.

- Он не вооружен, - сказал твердо Северан своему товарищу, потянувшемуся рукой под брезент, и спросил и Ритемуса, - Уж не твоих ли он высматривает?

- Может, и так, но там лес густой, он не увидит, - ответил арлакериец. Биплан долетел до шоссе и принялся с оглушительным жужжанием кружить над ним на небольшой высоте. Из кабины выглядывала облаченная в утепленный шлем голова, вертящаяся во все стороны. Фалькенарцы заметно нервничали – еще свежи были воспоминания, когда пилоты военно-воздушных сил Арлакериса забрасывали их траншеи бомбами или стрелами – железными болтами размером с карандаш, заостренными с одной стороны. Около пятисот в одном ящике, они падали вниз с большой высоты и набирали скорость, достаточную для того, чтобы пронзить насквозь человеческое тело.

- Наверное, мы отсюда как стадо баранов выглядим, - процедил Ритемус, - Только кто бы нам показал, где сейчас волки и где наши пастухи.

Сказал он это совсем злым голосом – ему, человеку военному, такое зрелище было не в новинку, к тому же теперь движение на шоссе совсем остановилось, и люди только и делали, что показывали пальцами на самолет, словно на невиданного зверя, и махали руками летчику, который отвечал тем же, а затем начал выделывать в воздухе несложные пируэты. Это вызвало новую волну восторга, которого хватило ненадолго – самолет резко развернулся, и покачивая крыльями, устремился в сторону Гиремаса.

- Слава Богу, пронесло, - сказал кто-то, и вдруг далеко сзади послышались выстрелы.

- Бандиты! – пронеслось по колонне. Из леса посыпали фигуры люди с оружием и стали стрелять по телегам. С одной из них упал возница, и толпа пестрой грохочущей волной отхлынула на другую сторону дороги; зазвучали ответные выстрелы. Один из фалькенарцев откинул полог, и Северан протянул Ритемусу винтовку, как оказалось, заряженную, на предохранителе. Видимо, пули из залпа попали в налетчиков, и два тела упали, остальные бросились через короткую полосу травяного ковра к лесу, унося с собой награбленный скарб.

Ритемус встал в полный рост, упершись ногой в борт и не боясь стреляющих в ответ нескольких охотничьих ружей, прикрывающих отступление. Дробь не долетала, а пули проносились совсем далеко, явно свидетельствуя о том, что стрелки редко брали свое оружие в руки. Прицелившись навскидку, он нажал курок, и фигура с мешком на спине рухнула, уронив на себя, как могильный камень. Бандиты потеряли еще нескольких и поспешно скрылись в лесу.

Ритемус спрыгнул с телеги, решившись броситься в погоню, но его окликнул Северан:

- Постой! Пусть они уходят! В лесу они дадут отпор, поэтому не суйся.

Толпа заполонила придорожную полосу, собирая разбросанные вещи, и вернулась на дорогу, обтекая, словно река валун, телегу с разбросанной вокруг нее поклажей, убитого извозчика, лежащего в луже крови, и оплакивающими его женщиной и детьми, медленно устремилась дальше. Несчастные упали на колени и громко рыдали высокими голосами, прерываясь на всхлип, и били ладонями в грудь убитого, словно это могло его воскресить. Никто, казалось, даже не замечал эту картину, будто это было также обыденно, как восход солнца по утрам.

- И часто они нападают? – не своим голосом спросил Ритемус, передавая винтовку Северану.

- Нет, но не скажу, что редко, - ответил он, разряжая оружие, - Пытаются нахрапом взять, пока никто не понял, в чем дело. Как сейчас. И вот такое, - кивнул он туда, где за толпой скрылась телега с убитым, - всегда. Верный признак войны – обесценивающаяся жизнь, как на фронте, так и в глубоком тылу. Жизнь чужого человека в своей цене колеблется где-то у нуля, но многие тогда поднимают цену своих жизней до небес и считают, что это дает им право убивать и грабить каждого встречного, чтобы выжить самим. Другие же падают духом, осознавая положение дел, становятся лишь амебами, ни на что не способными, ни на помощь, ни даже на простое и бесполезное сочувствие, они способны лишь слепо подчиняться. И те, и другие, в общем-то, ничем не отличны друг от друга, будь то генерал, граф или солдат-простолюдин – для смерти все равны. Главное, не перенять психологию ни одной из этих групп, потому что она ложна и заведомо ведет к гибели. Искусство же жизни в военные года состоит в том, чтобы найти золотую середину, понять, что ты способен отстоять свою жизнь и нанести удар, но не преувеличивать свои возможности. И соответственно, тот, кто постиг эту науку, достоин считаться человеком в самом благородном значении этого слова.

Он говорил эти слова медленно, глухим голосом, словно выдавливая эти слова из себя, словно вспоминая далекое прошлое, теряющееся в тумане, и смотрел строго перед собой, упершись взглядом в спины женщин и детей, двигавшихся за телегой и несших на спинах тюки и корзины. Наверное, после этого нужно было задать вопрос, но ничего, кроме глупого «а разве в обычной жизни не так?» не приходило.

- Но на фронте это происходит намного реже, - сказал на родном языке самый молодой фалькенарец, лет на пять-семь младше Ритемуса, и в отличие от своих товарищей, выбритый, - Я лично припомню лишь нескольких предателей во всей нашей дивизии в последний год войны.

- Потому лишь, что солдату некогда размышлять и обдумывать, чего он желает, - ответил Северан. – В такие моменты истинная личина человека разоблачает себя гораздо быстрее. В тылу еще есть время подумать, побегать от войны и принять желаемое за действительное. А на фронте нет, ты либо действуешь, либо гибнешь, - понизил он тон.

Телега опять остановилась, жалобно скрипнули колеса и стукнули по асфальту подковы фыркающих лошадей.

- Что там опять? – пробасил Вомеш вознице.

- Черт его знает, - процедил тот. Отсюда не было ничего видно, кроме бесконечной вереницы людей, лошадей и телег, как бы Ритемус не изворачивался.

- Я посмотрю, что там, - сказал он Северану и спрыгнул вниз. Фалькенарец кивнул и предупредил, чтобы он был осторожен. Спустя километр медленного бега причина затора обнаружилась – на перекрестке военные выставили пост, за которым армейские регулировщики, бойко размахивая жезлами, пропускали правительственные войска. Маршевые колонны шли по пять человек в ряд, затем конница по три всадника в ряд, затем бронемашины и грузовики, и снова пехотинцы. Они поднимали столько пыли в воздух, что пришлось подойти на добрых полсотни метров, чтобы понять, что вообще происходит, и каждый отряд рассекал тонкими иглами штыками одно желто-коричневое облако пыли, чтобы вновь скрыться в другом. Военные двигались в сторону Элимаса, то есть брали позиции мятежников в клещи, и у Ритемуса зародилось сомнение, будут ли они в безопасности в той деревне.

- Роялисты, идут на Элимас, - пояснил он, вернувшись к своей телеге. – По меньшей мере полк.

- Тяжело будет твоим товарищам, - сочувственно вздохнул Северан. – На то она и война, что на ней стороны несут потери.

- Будет ли безопасно в Доламине теперь?

- Ничего не изменится, - пожал он плечами, - Только если мятежники не решатся партизанить в том районе.

- Решатся, будь уверен, - ответил, не раздумывая, Ритемус. Он вовсе не хотел этого говорить, но был полностью уверен, что республиканцы будут отыгрываться за Гиремас сполна.