Ему вдруг подумалось, что это будет очень страшно, если противостояние разгорится, пока он будет в пути. Радио в вагонах пока не транслируют, технические возможности еще не те, и может статься, его схватят прямо на следующей станции, пока он будет мирно поглядывать в окно. «Нет, конечно, нет - заговорил в голове другой голос. – Даже в самой национально-освободительной армии за пределами столицы мало кто знает о случившемся – этот инцидент будут держать в тайне, пока одна из партийных верхушек не решит, что настал момент для зачинания Большой игры, и призрак будет выпущен из шкатулки. Быть может, даже выборы пройдут без происшествий, а потом… Да и кто знает, может, эта трагедия объединит всех нас и прибавит решимости покончить с распрями. Кому нужно убивать своих людей, и не просто людей, а офицеров высоких рангов, для достижения власти?»

«Политика не знает слов «свои» и «чужие». Сегодня «свои» это «свои», а завтра они «чужие». Это вечный бег с препятствиями. Как в сказках это бывает, что нужно одолеть одного за другим злодеев, сначала не очень сильного, затем сильнее, а потом настолько сильного, что герой добирается до своей цели смертельно раненым. Только здесь не злодеев не трое, а гораздо больше. Но правила, в общем-то те же: чтобы победить этого врага, нужно чем-то жертвовать или использовать хитрость. Вот эти убитые и есть жертва, или, если угодно, магический предмет, позволяющий герою сказания отвлечь от себя внимание и самому невредимым пробраться дальше. Ради великой цели можно и пожертвовать великим. Хотя я сомневаюсь, что для того, кто это учинил, эти люди вряд ли представляли ценность».

«Может, стоит предоставить эти размышления будущему?»

«К чему этот фатализм?»

Ритемус встряхнул головой, выбрасывая эту шелуху из мыслей прочь, и посмотрел в окно, теперь осмысливая внешний мир, а не внутренний. Поезд как раз тронулся. На другом конце перрона лежала длинная вереница носилок с ранеными. Вереница перевязанных рук, перевязанных ног, голов, окровавленных бинтов, опоясывающих поврежденные или отсутствующие члены, неуверенные, резкие и скованные движения тел, размазанное трехцветие красного, белого и зеленого стелилось по бетонному полу мимо набирающего скорость вагона, а вслед ему смотрели сидевшие здесь же на ящиках санитары с нашивками на рукавах, курящие и с безразличием глядящие на искривляющиеся, трепыхающиеся от боли и неудобства тряпичные куклы, меланхолично сплевывая на землю. Чуть дальше – цепь грузовиков, телег и автомобилей с длинными нелепыми багажниками, вокруг которых бегали санитары – одни подносили носилки с перрона, другие бегали от одной машины к другой, что-то вынимая и засовывая в салоны, третьи зависали над положенными на землю носилками с капельницами и шприцами. Вот уж кому безразлично, закончилась война, не закончилась ли, дел и свершений предстоит еще очень много. Впрочем, и для тех, кто лежит на кусках материи, растянутой меж двух толстых жердей, эти слова справедливы, с той лишь разницей, что им как раз-таки дела и свершения вряд ли предстоят.

- Не желаете ли приобрести газету или журнал? – возник возле него человек средних лет с двумя чемоданами в обеих руках, в котелке и в приличном костюме. Приличном по нынешним меркам – он был слегка потерт в некоторых местах, а на плечах ясно читались пятна пыли. -- У меня широкий ассортимент, например…

- Нет, спасибо. Я и так достаточно узнал в последние дни. Настолько, что…

- А рубашки? Не желаете рубашку? – он поставил один чемодан на пол и принялся открывать замки на другом.

Ритемус покачал головой.

- А держатели?

- Держатели для чего?

- Держатели для галстуков, разумеется, - он выудил из чемодана небольшую металлическую конструкцию, на которую был повешен завязанный темно-сине-серый полосатый галстук. Ритемус задержал взгляд на нем, пытаясь понять практическую ценность этого изделия, как вдруг лицо продавца побледнело, и, лопоча извинения, он закинул галстук обратно в один чемодан, подобрал второй, и быстрым шагом, почти бегом, он убежал в другой вагон. Ритемус огляделся – никто не шел сюда, все оставались на прежних местах. Наверное, этот его взгляд бы тем самым взглядом, которым смотрящий сомневается в здравомыслии своего оппонента. И все же странно – он был уверен. многие, помимо него самого, удивлялись самому факту существования подобной вещи, и продавец должен был рассказывать о прелестях этого существования, но не убегать.

Он прыснул этим мыслям и продолжил смотреть в окно. Теперь мимо двигались поля. Здесь успел осесть негустой, но довольно низкий туман, сквозь который расстилались сочные темно-зеленые луга, усеянные цветами, которые поедали несколько стад коров. По стеклу закапал дождь. Июнь, а уже дожди. Наверное, в сентябре циклоны отыграются на людишках – жарить будет так, что готовить еду можно будет без огня, и даже в погребах спасения не будет.

Чуть позже до него дошло, что поля как раз-таки целы, хотя и пролегают вдоль железной дороги. Он привстал, посмотрел в окно напротив, - да, так и есть, шоссе. Пустое шоссе, только крестьянин в плаще, восседая на козлах телеги, подгонял лошадь. Странно это – здесь постоянно проходят войска, значит, обязательно на подобных лугах должны пастись кони, причем сотнями, и значит, что с этих лугов собирают фураж. Или же досюда не доглядели глаза Управления по снабжению, или сие место оставили про запас? Так или иначе, но вид прекрасный, даже несмотря на туман, наоборот, он придает какую-то уютность, мягкость… Неплохо было б съездить в подобные места, да и вообще на природу прогуляться, подумал Ритемус, и ему вспомнился Доламин. Найти похожее местечко недалеко от города, где он впоследствии осядет, и приезжать туда в отпуск…

Альдерус, впустив Ритемуса в номер, пришел в сильное возбуждение. Он принялся мерять шагами комнату от входной двери до балкона, то потирая руки, то сцепляя их за спиной. Первые полминуты он даже не обменялся с Ритемусом ни словом – просто ходил взад-вперед, и только потом наконец спросил:

- С Люминасом все в порядке?

- Абсолютно. Мы были на безопасном расстоянии.

- Хорошо. Я узнал обо всем через час после произошедшего. Даже хотел приказать уведомить командиров батальонов начать подготовку к оцеплению палаточного лагеря и казарм, где расположились «зеленые», с последующим разоружением, но решил повременить – приказа ведь еще не было. Может, все кончится миром. А, кому я тут вру, - махнул он в пустоту, - В общем, пока ждем. Насколько я понял, правительство максимально задавило продвижение информации в массы. Частные газеты пронюхали про все, но большой шум удалось упредить, сократив в сводках число убитых и раненых. У нас такой же приказ был – сегодня в полночь заявились к редакторам местных газет, и доходчиво попросили о такой услуге – минимум информации о произошедшем, а лучше умолчать. Разумеется, никто умалчивать не стал, но из-за нехватки информации навоображали в своих газетенках невесть что, но в пределах разумного. Такой бред, скажу я тебе… - усмехнулся он. – Мы сами толком тоже ничего не знаем, кроме этих трех криптограмм.

- А что «возрожденцы» предприняли в Севелласе?

- Тоже, что и мы, но с запозданием на десяток минут. Опомнились после того как мы зашевелились. Сделали тоже, что и мы – усилили патрули, офицеры носились по всему городу с вопросами, что делать, и через пару часов все стихло. Мы перепугали всех ночью. Народ даже сейчас на улицу неохотно выходит, как ты мог заметить.

- Я бы тоже перепугался, если бы узнал, что под моими окнами собираются стрелять.

- Я тебе не сказал – сегодня в девять утра вождь произнес речь. Мол, следует сохранять спокойствие, скорбим и посыпаем голову пеплом по погибшим, виновники будут найдены и так далее. Шелуха. Канцлер пока воздержался. Вроде и успокоили всех, а на самом деле ничего не ясно, что делать.