- Не совсем вас понимаю… Особенно насчет последнего, - устало перебил его Ритемус.

- Да, конечно. Я о том, что это очень сложно – приспосабливаться к новым реалиям. Этот мир вертится вокруг тебя, вот как карусель, допустим, и ты на ней верхом сидишь. Все расплывается перед глазами, и вот твою карусель резко останавливают. Вестибулярный аппарат в панике, все кружится и вертится перед тобою, и вот только ты привык к нормальному видению мира и можешь смотреть вокруг и стоять без опоры, как тебя снова заталкивают на эту карусель и снова раскручивают. А потом останавливают. И так раз за разом без конца. И постепенно перестаешь верить во что-то определенное, и одновременно готов поверить во все что угодно. Начинаешь бояться делать планы на будущее, загадывать на потом, ибо все эти перемены могут в одночасье разрушить все нажитое тобой. И если бы эти изобретения приносили положительные изменения!.. Но нет, ведь все, абсолютно все можно обратить на службу зла. Вот взять самолеты – сколько было ликований, что, мол, они будут служить на благо и процветание мира. С помощью них можно будет быстро перемещаться на большие расстояния, открывать новые острова, доставлять грузы на северные станции и нуждающимся, опылять поля химикатами… В Арлакерисе самолеты когда появились, дорогой Ритемус?

- Почти девять лет тому назад. Все самолеты составили эскадрилью, участвовавшую в вылетах на позиции противника на фронте.

- Вот, ты знаешь все лучше меня. Гораздо лучше… - он слабо улыбнулся, - Хочется какой-то размеренности. Уверенности в будущем, - извини за эту избитую фразу, - о ней все только и твердят с окончания Фалькенарской войны. Вот остановить бы весь этот прогресс и пожить в свое удовольствие какое-то время, - он запнулся и замолчал. – Черт, столько мыслей было в голове, и вылетело. Я хотел сказать, что чем быстрее изменяется жизнь, тем сильнее ощущение… конца, что ли. Карусель крутится все быстрее, времени на передышку, остается все меньше, и...

- Конструкция теряет устойчивость, и срывается с оси, - закончил за него Ритемус. – Не буду нарочно мудрствовать, но в физике подобное, кажется, зовется «усталостью материала».

- Да, ты абсолютно прав. «Усталость» - какое превосходное слово! Все описывает очень кратко и в то же время очень точно. Все очень устали от происходящего, - произнес он чуть четче и медленнее, почти по слогам, смакуя это слово и радуясь этому, словно ребенок, - Сколько раз я об этом задумывался, и, казалось бы, мы должны впустить перемены в нашу жизнь, от них не скрыться. Но чем их больше, тем я сильнее на них реагирую и сильнее замечаю, что у многих они встречают противодействие. Нет никого, кто бы не слышал эти призывы вернуться к опыту прошлого, оставить вещи как они есть, не усложнять свою жизнь. Научно-технический прогресс повлек за собой и развитие общества. Общество было не готово к такому рывку, растерялось, и вместо того чтобы разобраться, что он может принести на самом деле, схватилось за первое попавшееся на глаза. Напуганное и заплутавшее, оно решило отогнать этот страх агрессией и принялось махать прогрессом как палкой и вредить окружающему ее миру и себе, пусть оно могло увидеть в нем плуг, которым можно было вспахать землю и пожать мирные плоды. Как ты на это смотришь, Ритемус?

Ритемус впал в прострацию, обмысливая сказанное библиотекарем. Вопрос до него дошел чуть позже.

- Я ощущаю, что все мы стоим на пороге. И причиной тому вовсе не научно-технический прогресс, а простая человеческая ненависть к своим ближним. Вот уже два года наблюдаю ее в различных проявлениях, и порою меня тошнит от нее, но… я ей подчиняюсь, по сути дела, понимаете? Все озабочены тем, чтобы перегрызть друг другу глотки, всем наплевать сейчас на вашу науку с техникой до той степени, если она не способствует разработке новых способов уничтожения и, если война кончится, пройдет некоторое время, прежде чем придет понимание, что веселье кончилось и нужно прибраться за собой, и заняться полезными делами.

- Все-таки «если»?

- А вы не видите, как все увлечены процессом? Никто и не думает останавливаться. Мы привыкли к войне. Стрелять, сидеть в окопах. Производство целиком направлено на снабжение армии, почти у каждого на руках оружие, которое в любое время можно пустить в ход и остаться безнаказанным, мол, это сделано во имя революции. Или контрреволюции, так уж и быть. Сравните: «Я умер за революцию! Я погиб на поле брани!» - как гордо! А вот «я умер в постели в пятьдесят лет от пневмонии, полученной на заводе, где я корпел десять часов в сутки над станком» - какая-то блеклая и неинтересная никому смерть. Всем всегда хочется побыть чем-то большим, чем они есть на деле, оставить след.

- Ты говоришь не как офицер своей армии.

- Я говорю, как есть. Говорю, как человек, довольно часто задумывающийся о судьбе своей Родины. И если… прошу прощения, когда война закончится, она… не закончится, нет. Мы еще долго будем жить ею, или, если угодно, она будет жить в нас. А теперь, позвольте, я все-таки посплю. И пожалуйста, внемлите моему совету.

Либертас неуверенно кивнул и Ритемус вновь приник к мягкой спинке скамьи. Сон напал почти сразу, без предупреждений и дипломатических нот о нападении. Все происходящее там проносилось слишком быстро, не давая осмыслить себя – кладбище в Севелласе, по которому бегает до невозможности тощий Таремир в обрывках военной формы и громит могилы, жжет на них костры, печет в углях картофель и поедает прямо так, не очищая клубни от пепла. Сам Ритемус наблюдает за этим откуда-то с кроны ивы. Затем появляется черная машина, такая, на которой Ритемуса недавно везли к Люминасу, из нее выходят два солдата, берут Таремира под белы руки, заталкивают на заднее сиденье и увозят в город.

Когда он открыл глаза, Либертас уже торопливо собирал свои вещи. Заметив просыпающегося Ритемуса, он пожелал всего доброго, и после ответных пожеланий схватил свой скарб и засеменил к дверям вагона. Поезд останавливался. Колеса в какой-то момент перестали скрипеть, вагон замер, Либертас, на прощанье помахав рукой, скрылся в проходе, и вдруг на его месте оказались несколько офицеров из отдела безопасности, подотчетного Союзу Возрождения. По затылку пробежался быстрый холодок, и непроизвольно левая ладонь сжалась в кулак, а правая рука отстегнула заклепку на кобуре, чтобы выиграть хоть несколько долей секунды неожиданностью, и легла на подлокотник, как бы расслабленно свесившись. «Зеленые» подошли к офицеру, судя по головному убору, республиканцу, просмотрели его документы и попросили пройти. В ответ на вопрос, что он сделал, офицер-контрразведчик что-то тихо и низко пробормотал, видимо, что разбирательство здесь займет много времени, и задерживать отправление поезда они права не имеют. Двое прошли с республиканцем, остальные четверо подошли к Ритемусу, и с почтительного расстояния адъютант-безопасник спросил документы.

- Есть данные, что на этом поезде есть агенты короля, - безэмоциональным голосом пояснил офицер, и Ритемус отдал свое удостоверение личности и билет. «Возрожденец» водил глазами с бумаг на их обладателя, и напряжение, вместе с соблазном прострелить проверяющему что-нибудь пониже пояса, все нарастало. Солдаты сопровождения с плохо скрываемой неприязнью косились на Ритемуса, и наталкиваясь на его взгляд, стремительно отводили глаза в сторону. Руки, отдав документы, приняли исходное положение, готовые ко всему. Солдаты вперились глазами в них и стиснули ремни винтовок, будучи готовыми перекинуть винтовки через плечи.

- Все в порядке. Извините за беспокойство. Счастливого пути, - разрядил воздух рублеными фразами офицер, отдал бумаги и исчез со своей шайкой в следующий вагон. Ритемус выдохнул и застегнул кобуру. Гроза обошла его стороной, шторм едва промочил ему ботинки. Исчезнувшего с двумя возрожденцами республиканца не было видно на перроне - они где-то испарились на надземных переходах среди двух непрерывно движущихся взад и вперед, вверх и вниз человеческих конвейеров с баулами и чемоданами.