Девочка замерла. Миссис Лора прошла через библиотеку и направилась к ней – в прачечную. Сушилка перед девочкой покачнулась, разевая металлическую пасть. Шорох чистого белья, выползающего из машины в корзину, щелчок захлопывающейся дверцы сушилки – и миссис Лора упорхнула так же внезапно, как и вошла, напевая себе под нос музыкальную тему из «Последнего героя»[4]. Бельевая корзина постукивала в такт, ударяясь о ее колени.

Девочка снова раскрыла книгу, перелистала страницы и, прищурившись, вгляделась в изображение старика и ведьмы под змеящейся сенью мощных корней Мирового Древа. Возможно, мораль этой истории была совсем простой: взрослые, даже самые умные, не были обделены глупостью. Эту мораль девочка усвоила давно и на собственном опыте. Взрослые часто требовали от нее довольно глупых вещей. И одобряли ее прежних учителей, которые разговаривали с ней как с младенцем. Приемная опекунша, мисс Брим – она провела с ней один вечер, но все еще помнила ее имя – всерьез полагала, что семью и дом легко построить заново. Даже мама и папа нагружали ее этой бессмысленной работой по дому: то заднее крыльцо надо было подмести, хотя уже через несколько часов оно вернется к своему первозданному затоптанному существованию, то протереть пыль в комнатах, в которые они и заходили-то редко. А хуже всего было то, что они постоянно что-то ремонтировали и переделывали – это забралось даже в самое первое воспоминание девочки: как она с раскраской лежит на застеленном брезентом полу. Страшно представить, сколько часов ее родители потратили впустую… Девочка отогнала эти мысли подальше. Сейчас она отдала бы все, что угодно, за эти их несносные домашние хлопоты и вечный ремонт. Все отдала бы. Если бы только могла.

И все же. Почему ведьма просто не забрала всю мудрость себе? Она ведь жила одна, в темноте под корнями дерева… Она должна была хотеть этого больше, чем кто-либо другой. Закрывать глаза, прислушиваться к шепоту воронов, видеть каждую грань мира, будто на экране телевизора. Как вообще можно было отдать таких птиц?

Почему она вообще жила под деревом? Чем она там занималась? Если она так легко сделала Одина мудрейшим из богов, на что еще она была способна? Девочке казалось, что история оставила на своих задворках самого интересного персонажа.

Ей нравилась эта ведьма. Она будто подмигивала ей со страниц. В этой женщине было куда больше, чем она показывала. И никому в мире она не доверяла эту тайну. Никому – кроме девочки.

Страницы снова переметнулись к началу мифа. Девочка размяла шею, чувствуя, как слегка похрустывают затекшие позвонки – и погрузилась в чтение того же отрывка.

Здесь, в ее доме, время шло так, как хотелось ей. Здесь – в мире, который она нашла. Или, быть может, создала – кто знает? Здесь она даже могла бы навсегда остаться маленькой девочкой – пока никто не знает, где ее искать.

Прошло немало времени после того, как свет в доме погас, когда девочка спустилась полюбоваться заглядывающими в окно кухни звездами. Потом она шмыгнула в ванную на первом этаже, почистила зубы щеткой, которую прятала за полкой с журналами, и снова нырнула в стены, укуталась ими, будто одеялом, уже предвкушая сладкий сон. Она начала свое восхождение в междустенье, чувствуя вибрации дома и трепетание собственного пульса на кончиках пальцев. До второго этажа оставалось совсем немного, когда она настороженно замерла.

Почему они не спали? Устланный ковролином пол где-то над ней поскрипывал под их шагами. Старший говорил тихо – видимо, не хотел разбудить родителей.

– Думаешь, я не слышу, как ты тут ходишь? Какого хрена ты вообще делал?

Эдди что-то ответил, но его голос был настолько мягким и слабым, что она не смогла ничего разобрать. Маршалл оборвал его на полуслове:

– Заткнись.

Она живо представила Маршалла, нависшего над Эдди и до побелевших костяшек вцепившегося в дверной косяк. Представила его узкое лицо, посеревшее то ли от злости, то ли всего лишь от игры ночных теней в ванной, соединявшей их комнаты. Представила, как с каждым своим словом он наклоняется ближе к Эдди.

– Ты чудила, идиот и сопляк, – процедил он. – Ради всего, к чертям, святого, почему ты не можешь быть нормальным братом? Разбуди меня еще раз – и я выбью из тебя все дерьмо.

За десятилетия своего существования старый дом повидал никак не меньше полудюжины семей, и все они пытались – безуспешно – переделать его на свой лад. Дом покладисто вбирал в себя все нововведения и перепланировки, бережно храня в своих стенах память о каждых жильцах. Кто-то оснастил его встроенными шкафами, другие пристроили заднее крыльцо, а третьи превратили его в крытую веранду. Подсобки были разжалованы в кладовые, игровая комната прошла путь от гостиной до кабинета, а кухня в какой-то момент раздобрела почти в два раза и поглотила гаражное помещение.

Дом походил на лоскутное одеяло, состряпанное из самых разных кусков человеческой фантазии. Или на какое-то нелепое мифологическое существо. Белые ионические колонны в прихожей высокомерно поглядывали на кремовые подвесные потолки 1970-х годов и люминесцентные лампы гостиной. Открытые паркетные полы коридора на втором этаже в некоторых спальнях укрылись толстым одеялом коричневого ковролина. В библиотеке скучал непригодный для использования камин без дымохода. Из стены родительской спальни торчали резные кованые ребра системы отопления, газ к которой так и не был проведен. Каждый уголок дома дышал историей: десятилетие за десятилетием люди пытались здесь обжиться – и никому это так и не удалось.

Сколько девочка его помнила, дом всегда находил чем захворать: ржавели то водопроводные трубы, то сам котел, протекал потолок, лопался водосток, гараж чуть не стал прибежищем пчел-плотников, а чердак – гнездом для пары белок. Поэтому, что при ее родителях, что при Мейсонах, в доме было полным-полно недоделок: так и не ожило устройство внутренней связи для переговоров на разных этажах, а витражное окно над кухонной плитой тускнело на фоне каменной стены.

Все ее детство мама и папа постоянно жаловались, что, стоило им затеять ремонт, как где-то на другом конце дома обязательно ломалось что-нибудь более существенное, вынуждая их бросать начатое на полпути. Слишком много воспоминаний. Вот мама с отверткой в зубах бежит вниз по лестнице на кухню спасать выкипающий ужин. А вот девочка с папой всматриваются в потемневший от влаги потолок кладовки:

– Интересно, это твоя ванна потекла или наша? Или еще что-то? – Над их головами разверзается изнанка стен – будто система пещер в глыбе дома. – Давай разбираться.

Неудивительно, что месяц назад, в начале марта, узнав о решимости миссис Лоры потягаться с домом в упрямстве, девочка испытала что-то вроде дежавю. Мать семейства Мейсонов хотела прорубить в кабинете еще одну дверь и сделать его проходным между родительской спальней и комнатами мальчиков. Единственный коридор подковой змеился через верхний этаж. Спальни были на разных оконечностях этой подковы – создавалось ощущение, будто они и вовсе в разных домах. Девочка и сама знала об этом не понаслышке: раньше комната Маршалла была ее комнатой, и, когда ей становилось одиноко перед сном, приходилось очень сильно напрягать слух, чтобы услышать тихие голоса родителей, доносящиеся из спальни. В тот мартовский день нанятый миссис Лорой рабочий попытался продраться сквозь крепкий скелет дома. Почти все утро его пила пронзительно визжала и отплевывалась с боем вырванными щепками. После обеда мистер Ник не выдержал и, прихватив мальчиков, отправился на дневной спектакль. Миссис Лора сбежала на шезлонг посреди огорода. Девочке же оставалось только зажать уши ладонями и ждать.

Около двух часов пополудни пила в последний раз вяло рыкнула и сдалась. Рабочий протопал к окну спальни Эдди и позвал миссис Лору.

– Я-то думал, это, сваи перережу – и делов, – сказал он с характерным южным акцентом. – Только вот представьте себе, дерево – как камень. Погнуло зубья моей пилы!