Или бросался. На стены, на Даветт, или на Пуха, который был слишком глуп или слишком мазохист, чтобы улизнуть куда-нибудь подальше. Первый раз Даветт полетела просто от удара ребром его ладони. Этот удар кубарем отправил ее на пол и с этого момента, как только она видела надувающийся на открытой ране пузырь, она быстро отступала назад, пока вампир бушевал в агонии.

Но потом она быстро прыгала на кровать и вытирала эту дрянь прежде, чем она, тяжело стекала по его лбу и попадала ему в глаза, потому, что это, казалось, причиняло ему самую сильную на свете боль. Когда слизь попала ему в глаза, он завизжал!

Через три часа Даветт выдохлась. Более того, она была зла. На Пуха, слизняка, который любил, чтобы его били, на себя, за то, что она вообще здесь, на вампира Росса, который, как злобный ребенок, каким он и был, отказывался принять набежавший счет.

Она видела его по-другому теперь, в его боли, и ее презрение было исполнено радости. Здесь не было совращения, никакого гипнотического взгляда, никакого Голоса. Его кожа потеряла цвет сливок, но покрылась пятнами, сморщилась, осклизла.

Нежить, подумала она.

Все эти фильмы и все эти истории, которые я видела и читала в своей жизни, были вроде как фантазиями. Но это правда. Он неживой. Он Нежить. Он Опасен.

Он нечисть.

Росс даже попробовал принять аспирин от боли, что Даветт, в ее новообретенном понимании, находила смешным, смехотоворным почти до презрения.

Ты мертв, свинья. Тебе не поможет аспирин, подумала она.

Но она ничего не сказала, поскольку Пух принес пузырек и Росс сорвал верхушку крышечки простым движением пальцев и затолкал полдюжины сухих белых таблеток себе в глотку. Она стояла там долго, разглядывая затейливо изукрашенные подставки для сосудов. У него было расставлено довольно много таких урн вдоль стен, но все они были слишком тяжелыми. Наконец она заметила какой-то ужасный, замысловатый и дорогой Французский тазик для умывания — где-то на одном из боковых столов — и осторожно подошла, чтобы взять его, пока Росс застыл в своем страдании, уставившись прямо в потолок, его руки вытянулись и когти вонзились в истерзанные простыни.

Сначала он начал рыгать, его тело извивалось на кровати, будто его казнили на электрическом стуле. И когда его наконец вырвало, это было самым мерзким, зловонным, отвратительным … Разложение! Этот ужасный запах Смерти, гниения, болезненно-сладкой желчи!

Даветт выронила тазик для умывания на ковер и отшатнулась прочь от этого запаха.

— Росс, ты дурак! Ты вампир! Ты можешь пить только кровь!

И глаза монстра закатились под лоб, зрачки почти полностью исчезли, и его позвоночник вновь выгнулся дугой на кровати. Но затем его голова рванулась вперед, и его глаза стали красными и демоническими и обнажились клыки и он посмотрел на Даветт и прошипел:

— Даааа!

И она подумала, что она сейчас умрет.

Но рука Росса мелькнула и его когтистые руки сдавили предплечье Пуха и притянули его к своим челюстям и Пух закричал, когда клыки взрезали артерии и кровь начала бить струей и Даветт почувствовала, что из нее тоже начинает рваться крик, когда Росс направил этот поток не в рот, но на свою рану. И когда кровь расплескивалась и разбрызгивалась по лбу Росса, Даветт посмотрела на Пуха и увидела его закатывающиеся глаза, но не от боли. В экстазе.

И ее крик вырвался из самой глубины ее души и овладел ею и она рухнула на пол, все еще крича.

Это сработало. Рана не зажила. Не полностью. Но ее размер сократился до чуть большего, чем булавочный укол. Из нее все еще сочилась прозрачная вязкая жижа. Но для этого было достаточно повязки.

И боль уменьшилась. Не прошла, но уменьшилась. Она больше не выводила его из строя. Она просто сделала его более безжалостным.

Росс посмотрел ей в глаза и сказал, что она устала, выглядит сонной и измученной, что она уснет и не проснется до завтрашней полуночи, и все так и случилось.

Он разбудил ее с помощью своего разума или Голоса — она не была уверена — в назначенный час. Он стоял в дверях ее комнаты, его силуэт вырисовывался на фоне света из коридора. Она слышала голоса внизу, много смеющихся и разговаривающих голосов.

Она не хотела идти.

— Росс… — слабо начала она.

— Одевайся, — сказал Голос. — Сейчас. Я вернусь за тобой.

И затем он исчез.

Она полежала несколько секунд, затем выкарабкалась, головокружительно медленно, из кровати. Она была измотана, избита, истощена. Она не ела. Она спала слишком долго. Она хотела умереть.

Она не знала, сможет ли она одеться.

— Я помогу тебе, — предложил мягкий, шелковый, знакомый голос.

Китти, даже в тусклом звездном свете, льющимся из дверей на террасу, была невероятно красивой. Она была лучезарной, в самом деле, черты ее лица, резкие, но мягкие, ее движения ленивые, но точные и чувственные. Она была дружелюбной и сердечной и, очевидно, рада видеть Даветт и…

И она была вампиром.

— Я помогу тебе, — сказала она снова, на этот раз серьезно, без воркования, шагнула вперед и обняла плечи своей подруги. — Я сделаю тебя красивой.

И она сделала. Она одевала Даветт, как если бы та была ребенком. Она прибрала ее волосы и наложила макияж и ни разу не включила свет.

Даветт просто сидела. Или вставала. Или поднимала руки, как ей говорили. Она не могла плакать или не подчиняться или думать. Она просто позволила всему идти своим чередом.

И затем она была готова и Китти объявила ее красивой и затем Росс, вновь появившийся у порога, с этим согласился. Затем они подхватили ее под руки и повели вниз.

На длинной главной лестнице, Даветт удалось произнести наконец.

— Ты… собираешься сделаешь меня вампиром?

Улыбка Росса была сатанинской.

— Нет, моя дорогая, — ответил он любезно. — Я собираюсь заставить тебя смотреть.

И когда они достигли подножия лестницы и свернули в главную гостиную, наполненную счастливыми жертвами вечеринок, Даветт увидела. Что пластиковый брезент уже расстелен.

Она смотрела, как они питаются, издалека. Ужас был слишком велик, крики удивления и ужаса слишком пронзительны, количество крови слишком велико, чтобы как-то принять. Она не двигалась, она не говорила. Она не отвечала, разве что Голосам. Ее там не было.

Но она заметила, как они набухали, когда пили. Как клещи, подумала она.

Их тела действительно наливались, когда они вбирали жизни. И их глаза становились мечтательными и их голоса, Голоса, становились невнятными. Там было слишком много крови для двоих, но они выпили большую ее часть, так или иначе, сами жадно поглощали и смеялись над предполагаемой биографией жертв, основываясь на их одежде и личных впечатлениях и когда они поняли, что просто не могут выпить все, они смеялись и терлись друг о друга и Даветт думала, что они действительно выглядят как змеи, переплетающиеся и склизкие, наполненные кровью.

То же повторилось следующей ночью. Во-первых, все же, они устроили оргию для овец, соблазненных их Голосом и Взглядом, и сексуальное напряжение было интенсивным и изобильным.

Но как тщательно срежессированно. Одна молодая пара, лет двадцати, была разделена во время всего этого действа. Росс заставил его связать и заткнуть ему рот, пока его молодая жена перекатывалась и обжималась с целой кучей мужчин на полу перед ним, напоказ, плачущая, но неспособная помочь себе, неспособная остановить интенсивные, роскошные оргазмы, сотрясающие ее снова и снова.

Даветт наблюдала за молодым человеком, его глаза были красны от слез, когда он наблюдал за истязанием своей жены, изображавшей шлюху. Она не знала, какие сексуальные ощущения им удалось получить от него, разве что им так понравилось видеть его агонию, не имеющего ни малейшего представления о том, что заставило его жену вести себя подобным образом.

Затем Росс просто отпустил их, без всяких объяснений, до того, как началась бойня.

— Давай посмотрим, как они справятся с этим, — сказал он со смехом, наблюдая, как эта выжатая парочка пошатываясь уходит прочь.