[лучшая из возможностей] [смертные живы] [Конарик воплощен] [путь свободен]

- Это точно, - ухмыльнулся Ханс. – Если бы я не забрал из него себя, Конарик мог бы и не воплотиться. Когда даешь на все вопросы ответ «прочь с дороги!», это не слишком помогает проигрывать.

И однажды предавшему не придется предавать снова, поскольку вызов был брошен и принят, и бой завершился единственным возможным исходом.

- Вам осталось немного до Конца Времени, - Исграмор бросил короткий взгляд на Конарика, стоявшего поодаль; сейчас ему не было дела до бесед людей и богов. – Во имя всех, кто умрет, обучите его хорошо.

Рагот склонил голову.

- До встречи в Совнгарде, Предвестник.

- До встречи, - кивнул ему Исграмор. Мгновением позже его уже не было рядом.

Ханс помолчал немного, жуя травинку.

- Так о чем ты хотел спросить?

- Почему ты не пришел во время войны? Ты был нужен, Исмир. Ты был нужен нам сильней других, когда они заперли во времени одного нашего бога.

Ханс с легким удивлением посмотрел на своего жреца.

- Какой войны? Драконьей? Но я ведь там был.

- Если бы ты там был, мы бы не проиграли, - Голос Рагота взвихрился черной вьюгой пустошей. – Мы звали тебя, мы звали тебя все те годы! Ты откликнулся мне столько раз; почему не тогда, thuri?

Ханс рассеянно качнул головой.

- Я сражался в той войне, чтобы спасти Человека, и я победил, парень, как и всегда. Кем же я тогда был… – он замер на полушаге, задумавшись. – А, точно. Харальд.

Когда Защитник людей исчез, вернувшись к флоту Пяти Сотен, Конарик подошел к человеку, окруженному красным маревом.

- Мы уже можем отправляться обратно?

Меч-Щит Исмира неподвижно смотрел вдаль, где в черноте снегов реальность обращалась всевозможностью.

- Да, - сказал он. – Да, конечно.

Комментарий к Глава 27. Горизонт событий

Rukaan-Mindin-Sahqo-Ziik - Бегущий по красному следу

========== Глава 28. Четыре шага любви ==========

Портал схлопнулся за ними, и разбитое на дрожащие осколки время стянулось воедино вновь, сшитое алыми нитями. Сахкосик латала поломку легко, словно разрешение конфликта итоговых вероятностей было для нее привычным делом.

С другой стороны, джиллам пришлось исправлять Чудо Мира. Один крохотный Прорыв на вершине павшей Башни – ничто по сравнению с этим.

Рагот глубоко вдохнул и крепче сжал древко посоха, не торопясь двигаться с места. Время здесь сплошь было изрезано шрамами – от силы Башни, от нанесенной Свитком раны, от недавнего Прорыва, – но всё же время здесь не умирало, но струилось горным потоком неистово и неостановимо. После Атморы - всё равно что выпить полный рог вина натощак. Даже сумасшедший мороз Глотки Мира пьянил и горячил кровь, невозможно яростный и живой после мертвенного холода земли-вне-времени.

- Ты слышишь? – Конарик склонил голову, безуспешно пытаясь отыскать взглядом будто ставшего невидимым для него жреца. – Слышишь?

Атморец оглянулся на него.

- Музыку, - прошептал Конарик. Голос, способный разбивать в крошку стены незыблемых крепостей, прозвучал тихо-тихо, словно боясь спугнуть нечто невесомое-неощутимое.

Рагот качнул головой.

- Я знаю, о чем ты говоришь, thuri, и порой мне действительно кажется, что я слышал ее когда-то. Но не сейчас.

Конарик едва ли различил его ответ, затерявшийся в звучании золотых тонов. Глава Совета и так знал всё, что мог сказать ему Меч Исмира: быть человеком недостаточно, чтобы слышать музыку Звездного Сердца.

Но он, связующая нить между двумя полюсами Ака, слышал.

- Там ее не было, - проговорил Конарик, все так же глядя в пустоту. – Там… на Атморе. Мне тяжело ее вспоминать. Я словно… слепну, когда пытаюсь взглянуть на нее еще раз… Боги, вы ввосьмером переломали меня всего.

Рагот не ответил. Конарик впервые взглянул на него – за узкими прорезями маски было не различить глаз.

- Я больше не глух. Я вижу, как поёт Сердце Мира, вижу звонкое золото в его мелодии и искристую медь, я вижу столько, сколько никогда не увидеть ни тебе, ни кому-либо другому из смертных людей и меров. Но я – стекло, сквозь которое льется свет, я не могу удержать его в себе, как не могу удержать эту музыку.

Разбей меня.

Разбей меня на мириады звездных осколков, чтобы они вспыхнули ярко-ярко, как в самый первый миг Времени, и ослепили мироздание чернотой.

Рагот смотрел ему в глаза, и Конарик до безумия жаждал узнать, видит ли он собственное отражение – или безмолвную тьму. Жрец бога людей отдал бы и свою силу, и свою жизнь, пожелай того Голос Алдуина, без сомнений и сожаления.

Но этого мало.

Конарику нужно его Слово, его Имя, сама его суть, завернутая в тысячи слоев шелухи человечности, и когда настанет время…

- Позже, - только и говорит Рагот. – Время войны наступает позже.

Конарик кивает ему в ответ. Они оба знают, где лежит начало неразомкнутого круга; они знают это, потому что если имена отражают истинную суть – то ни один из них не является более смертным человеком.

Они уходят с Глотки Мира в молчании, прозрачном, словно морозный рассвет. Сейчас им не о чем говорить.

***

И всё же они, властители-рабы с именами драконов, были – полулюдьми. Странными, изломанными, с выскобленным нутром, до краев залитым чистейшим звездным светом: каждый из них был дорогой бога, ни один из них не ступил на нее. Сквозь них проступали обличья тех, чей истинный вид не могла объять земля смертных.

И лишь один из девяти был черен и пуст, и потому музыка мира текла сквозь него без единой ноты искажения.

- Он мертв, - хрипло сказал человек с обжигающе-горячей весной внутри и незрячими глазами. – Эльф. Герой.

- Да, - сказал Конарик. – Я его съел.

Героя больше нет. Исмир пожрал сам себя и ушел на войну, что окончилась тысячелетия назад. То, что осталось, обратилось в тонкую-тонкую нить границы между двумя полюсами пустоты.

- Я очень…

Очень

очень

- …голоден.

И всё вокруг залито музыкой, которой невозможно коснуться.

- Мы и так припозднились с великим пиром, - продолжает Конарик, обводя взглядом безмолвно замерший Совет Бромьунара. – Настало время…

Один из жрецов шагает вперед. Двуликий улыбается, глядя в лицо нагой бездне изначальной тьмы.

- Время лжи.

***

- Самая большая ложь, - говорит Вокун, - это жизнь.

Они остаются одни, наедине друг с другом: жрец создателя жизни и жрец ее пожирателя. Конарик отстраненно глядит, как он раскуривает трубку. Зачем ему эта возня с человеческим телом? Это всего лишь оболочка, ее крики боли и стоны наслаждения – глупое и уродливое подражание музыке, пронизывающей все сущее.

Если бы они хоть на мгновение забыли об этом…

- Вы не слышите музыку, потому что для этого нужно хранить тишину, - говорит Конарик. – Внутри. Нужно быть наполненным тишиной. Ваши тела, страсти, иллюзии… если ты отбросишь их, ты услышишь.

Вокун оборачивается на него и смеется. В его шальных глазах прячется что-то, чему Конарик не помнит названия.

- Ты не можешь ее коснуться, потому что надо понимать, о чем она поет. А это ты сможешь сделать, лишь запев вместе с ней. Тела, страсти, иллюзии… ноты, которыми ты говоришь с миром. Или мне назвать это иначе, ИС?

Вокун кладет ладонь на его плечо – с осторожностью, сожалением, пониманием и тем, чему Конарик не помнит названия. Чуть крепче сжимает пальцы.

- Ты должен стать человеком снова, чтобы закончить кальпу. Ты слышишь музыку, потому что ты пуст внутри, как пуст он, спящий в ожидании своего часа. Ты не можешь заставить ее замолчать, пока у тебя внутри лишь пустота.

- Я должен стать…

Нет, нет, нет, они не могут снова сотворить с ним это. Музыка прекрасна, музыка совершенна, она – единственное, что остается истинным в этом мире иллюзий; оказаться слепым в царстве обмана, глухим на маскараде лжи… всё равно что собственными руками вырезать из себя правду.