— Вполне вероятно… Там что-то еще, — он занес лампу чуть дальше над столом, и они оба замерли в немом потрясении – россыпь человеческих зубов.
— Вы чувствуете это? – вполголоса спросила Анна, и Штольман посмотрел на нее в ожидании пояснения. – Могильный холод, — добавила она, не отрывая взгляда от останков челюсти какого-то несчастного.
— Будет вам, Анна Викторовна, — следователь облизал пересохшие губы, — просто старый заброшенный дом. Полы отсырели, дерево стонет при каждом шаге, а из расщелин веет сыростью.
Едва он договорил, как из глубины комнат раздался протяжный страдальческий стон замученного до полусмерти человека.
— Пол стонет, говорите? – тяжело дыша, Анна настороженно всматривалась в темноту за порогом столовой. Штольман промолчал, не зная, что думать. И в наступившей тишине отчетливо послышался леденящий душу шепот: «Анна…»
Яков Платонович перевел взгляд на свою спутницу – на ней лица не было: бледная как смерть, глаза перепуганные. Мужчина нахмурился и решительно стиснул зубы. По возможности бесшумно, он опустил трость на стол, протянул фонарь Анне и залез рукой за пазуху, извлекая из кармана свой вороненный «бульдог». Взяв револьвер в правую руку и выставив перед собой, он крепко обхватил другой рукой ладонь Анны и потянул ее за собой. — Надо выбираться отсюда.
Осторожно ступая, они подошли к дальнему дверному проему, в нем даже сохранилась дверь, и Штольман аккуратно повернул ручку. Та легко поддалась, и дверь медленно с натужным скрипом отворилась. Комната, в прошлом служившая уютной гостиной, теперь, как и всё в этом доме, выглядела пустой и безжизненной. Пугающей своей мрачной тишиной. Вдруг внимание следователя привлек портрет над камином.
— Анна Викторовна, посветите здесь, — попросил Штольман свою спутницу, в нерешительности застывшую посреди заманивающей их в свои коварные сети комнаты. Госпожа Миронова подошла ближе, подняла руку с фонарем вверх и ахнула, от испуга отпрянув назад. На стене висел ее портрет, жутко искажая лицо, будто полотно начало таять, как мороженое в жаркий день, и поплыло, закручиваясь в устрашающие спирали. Внизу картины, словно на руках у Анны, распяли мертвого ворона. Кровь все еще стекала с обезглавленного трупа птицы, образуя бордовую лужицу на каминной полке. Штольман провел пальцем по полотну, пробуя краску.
— Написана не так давно, — сделал он вывод, подошел к побледневшей и напуганной спутнице и осторожно придержал ее за плечи. – Анна Викторовна, вспомните, не случалось ли у вас за последние пару месяцев странных знакомств. – Следователю не нравилось, какой оборот принимало это дело. Неужели таинственный гипнотизер сделал свой первый шаг.
— Что? Единственное знакомство, случившееся со мной за последнее время, это встреча с нашим соседом, господином Клюевым. А главная странность всего Затонска – это ваше возвращение, Яков Платонович. Почему вы спрашиваете?
— Боюсь, я… мало, что могу вам сейчас рассказать, — неуверенно ответил следователь, уже предполагая неприятную реакцию со стороны собеседницы. Хмыкнув, она резко сбросила с себя его руки и отошла в сторону.
— Впрочем, чему я удивляюсь? Все, как обычно, — зло усмехнулась она.
— Я понимаю, вы сердитесь на меня, но… — он замолчал, догадываясь, как прозвучат его слова, но не мог не предостеречь ее, — я бы на вашем месте не стал столь скоро доверять господину Клюеву.
— К счастью, вы не на моем месте. Я считаю Андрея Петровича весьма интересным и благородным человеком. Как, впрочем, и Полину!
— Что? Какую Полину?
— Ту самую, Яков Платонович. Из книжного магазина. – Она смотрела на него так выразительно, с осуждением и плохо скрываемой обидой в глазах, что и без слов становилось ясно, она в курсе его знакомства с госпожой Аникеевой.
— Кто вам сказал?
— Вы! Только что! – с гневной насмешкой воскликнула Анна и, кинув на него осуждающий взгляд, будто уличая его в гнусном предательстве, порывисто отвернулась, переводя дыхание и часто моргая, изо всех сил приказывая слезам остановиться.
Штольман на мгновение опешил, переваривая увиденную сцену, а затем радостно усмехнулся.
— Что тут смешного? – тут же среагировала взвинченная Анна.
— Не могу не радоваться вашей ревности. Признаться, она мне очень льстит и дает надежду, что у меня еще есть шанс.
— Вы это серьезно? Пытаетесь усидеть на двух стульях? И так открыто мне об этом говорите?
— Анна Викторовна… Аня, вовсе не это я хочу вам сказать…
— А что? Скажите уже хоть что-нибудь. Я устала ждать.
Штольман подошел к ней совсем близко, от чего у нее невольно сбилось дыхание. Его присутствие, его запах до сих пор казались блаженным сном, и она боялась вновь протянуть руку и обмануться. Он же оглянулся по сторонам, словно их могли подслушать, и заговорил тихо-тихо, почти шепотом.
— Я приглядываю за ней по долгу службы как за крайне важным свидетелем зверского преступления. – Она не отрывала взгляда от его глаз, но молчала. Мужчина тяжело вздохнул и продолжил: — Анна Викторовна, когда я вижу, какие страдания вам причиняет мое молчание, я готов поступиться своей честью и нарушить клятву, рассказав вам всё, о чем вы пожелаете знать. Но за это меня могут вновь запереть за стенами каземата. А я не готов снова с вами расстаться. – В ее глазах появились слезы. – Все, что я могу сказать, этот преступник крайне опасен. И я почти уверен, что он уже здесь. В Затонске. Потому я настороженно отношусь к новым личностям.
— А при чем здесь я? – едва слышно спросила Анна.
— Ему нужен ваш дар.
Их уединенная беседа была прервана внезапно заигравшей мелодией. Вздрогнув от неожиданности, оба посмотрели в сторону источника звука. Около камина слева на меленькой высокой тумбе стояла шкатулка в форме кубка, инкрустированного драгоценными камнями. В центре кубка вертелся крошечный белый ангелочек. Вдруг он замер, в то время как зацикленная мелодия продолжала играть снова и снова. Фарфоровая фигурка подрагивала, словно сопротивляясь механической силе, вертящей его по кругу, и упорно продолжала всматриваться в темноту дальнего угла комнаты. Штольман накрыл кубок крышкой, прекращая заевшую мелодию, и протянул руку, жестом прося Анну передать ему фонарь. Один осторожный шаг. Второй. Третий. И вот уже слабый свет свечи начал выхватывать из темноты какие-то очертания. Следователь сделал еще один шаг, поднял фонарь выше и его взору открылось написанное кровью послание в полстены: «Ты – ошибка мироздания! Гореть тебе в Аду!» Рядом на полу валялась голова ворона.
Штольман обернулся. Анна побледнела, казалось, ноги ее не держат, она ухватилась рукой за угол камина, пошатываясь, с отрешенным взглядом.
— Анна, — Яков Платонович бросился к ней, но его словно кто-то ударил в грудь, выбивая из него весь дух. В следующий миг фонарь вырвался из его руки и отлетел к центру комнаты, следом за ним из крепких пальцев выскочил пистолет. С недоумением посмотрев им вслед, Штольман перевел дыхание и снова попытался прорваться к Анне. В этот раз его никто не отшвырнул, и он успел подхватить оседающую на пол девушку.
— Анна. Анна, очнитесь, — встряхнул он ее, и она вцепилась руками в его плечи. Широко раскрытые от страха глаза горели безумным блеском.
— Он пришел за мной, — прошептала она.
— Нет-нет…
Но Штольман не успел договорить. Комната затряслась, пол заходил ходуном. В противоположном углу упало и разбилось зеркало: десятки осколков отражали свет брошенного на полу фонаря. Вдруг послышался треск, и от зеркала поползла громадная трещина, вспарывая паркет, словно металлический плуг борозду. Трещина ветвилась и расходилась, оттесняя Штольмана с Анной в правый угол от камина, рядом с заколоченным окном. Прижавшись спиной к стене, Анна вскрикнула от осознания, что прятаться больше негде. Яков Платонович встал перед ней, выставил вперед руку, упираясь в стену, закрывая ее собой от любых угроз. Налетел не понятно откуда взявшийся порыв ветра, с грохотом захлопнул дверь и задул свечу. И вдруг все стихло.
