После Октябрьской революции диадема с «Голубым оком Персии» исчезла. По личному распоряжению Дзержинского на поиски ее была брошена специальная группа. Работа увенчалась успехом: роскошная диадема императрицы вернулась в русскую сокровищницу, и хотелось бы верить, что навсегда. Однако на закате правления Брежнева диадема снова исчезла.

Петр Ефтимьевич, уверовав в семейное предание, решил проследить путь реликвии, и его ребята не менее упорно, чем люди железного Феликса, занялись поисками. В конце концов удалось выяснить, что это уникальное творение вместе с другими ценностями было переправлено в Швейцарию. Тогда-то Петр Ефтимьевич и узнал о Волошине.

Казалось, словно сам алмаз, в память о графе Бахметьеве, который вырвал его из рук негодяев, оказывает содействие его потомку. Бахметьев узнал, что Волошин находится в клинике пластической хирургии. Сейчас самое главное — не выпустить счет из-под контроля, а потом уже думать, как им воспользоваться и стать единственным владельцем содержимого. Если не удастся узнать кодовое слово от Волошина, он поставит задачу перед одним весьма толковым парнем, который возглавляет компьютерный отдел Ордена. Пригодится и Георгий, который станет в России его доверенным лицом.

Какой же все-таки мерзавец этот Третий член! Он злорадно усмехнулся: звучит двусмысленно. Еще живы в памяти те времена, когда Третий заискивал перед Магистром, чтобы забить за собой его место. А как пытался он поколебать в Магистре веру в Петра Ефтимьевича!

Но Третий явно недооценил потомка русских дворян. Потеснить Бахметьева с его позиций ему не удалось, но он нажил в лице Пятого члена Великого Магистрата смертельного врага: с этого момента каждая, даже мельчайшая его оплошность бережно фиксировалась в особом досье, хранящемся у Бахметьева. Петр Ефтимьевич выделил для круглосуточного наблюдения за Третьим членом Великого Магистрата двух доверенных, которые ежедневно и весьма подробно писали ему рапорты. Окончательная победа над Третьим была не за горами…

Пятый член Великого Магистрата усмехнулся, в глазах его вспыхнуло зловещее пламя.

Проснувшись утром, Савелий вдруг подумал о странном больном из первой палаты. Лидочка вчера обмолвилась о нем, и у Говоркова это почему-то отложилось в памяти. Он решил навестить старика.

— Простите, пожалуйста, к вам можно? — Савелий заглянул в палату.

Старик полулежал на кровати, читая какойто журнал.

— Да, прошу вас! — любезно отозвался он. — Вы по делу или просто так?

— Какие здесь могут быть дела? — усмехнулся Савелий.

— Ну, не знаю: справиться о чем-нибудь… Мало ли…

Голос у старика был приятный, низкого бархатистого тембра. Однако Савелия поразила какая-то страшная усталость в этом голосе. Похоже, она была вызвана отнюдь не операцией и долгим лежанием в больнице, а всей прожитой жизнью.

— Извините, у вас есть родные, близкие? — неожиданно спросил он.

Несколько минут старик молчал, прикрыв глаза, и Савелию показалось, что он заснул. Говорков на цыпочках направился к двери.

— Не уходите, пожалуйста! — с тоской проговорил старик так тихо, что Савелий скорее догадался, чем разобрал слова. — Присядьте, если не торопитесь.

— Чего-чего, а времени у меня хоть отбавляй! — бодро воскликнул Савелий и опустился на стул у кровати.

— Почему вы спросили о моих родных?

— Мне показалось, что… — медленно начал Савелий, не зная, что и сказать, но его выручил сам старик:

— Вам правильно показалось: у меня действительно никого нет. — В его голосе слышалось столько страдания и грусти, что Савелий, забыв об осторожности, тихо вымолвил: — А я тоже сирота!

Трудно сказать, почему он так поступил, с ним никогда ничего подобного не случалось. Может, сказались его мысли о прошлом, может, он чисто интуитивно доверился этому усталому пожилому мужчине.

— Сирота? Вы хотите сказать, с раннего детства? — Старик, похоже, заволновался.

— С двух лет.

— И никого из родных?

— Никого! — Савелий горестно вздохнул.

— Как же вы выжили?

— Так и выжил… Можно задать вам еще один нескромный вопрос?

— Знаете, молодой человек, я столько повидал на своем веку, что для меня уже не существует нескромных вопросов, только нескромные люди. Спрашивайте, но с одним условием: не обижайтесь, если не отвечу.

— Собственно говоря, он не такой уж нескромный… Вот высказали, что столько прожили, но зачем же тогда решились на операцию, которая…

Мужчина грустно закончил сам: — Которая нужна скорее молодым, вернее, молодящимся людям, нежели такому старому пню, как я? Что ж, вы весьма наблюдательны. Для подобной операции я действительно слишком стар… — Он замолчал.

Савелию не хотелось его торопить, он даже пожалел, что задал свой вопрос, по всей видимости задев человека за живое.

— Извините, если я оказался бестактным. Я не хотел. — Савелий смущенно встал, собираясь уйти, но старик вдруг снова остановил его:

— Подождите, молодой человек…

— Меня Сергеем зовут! — выпалил вдруг Савелий первое пришедшее на ум имя.

— Сергей? — воскликнул тот. — Надо же! Так звали моего сына!

— Звали?

— Да, он по… умер. — Видимо, старик хотел сказать «погиб», но передумал. Он еще немного помолчал, что-то вспоминая, потом грустно произнес: — Вы почему-то располагаете к себе, вызываете доверие…

— А может быть, у вас сейчас «дорожный синдром»? — улыбнулся Савелий.

— «Дорожный синдром»? — переспросил тот.

— Бывает, встретятся двое в поезде и волейневолей проводят время вместе. Знакомство, разговоры, постепенно переходящие в доверительные… Оба знают, что никогда больше не увидятся, и потому рассказывают о себе то, о чем никогда и никому бы не рассказали.

— Интересно! Мне как-то и в голову не приходило такое. — Старик покачал головой. — Нет, в данном случае это не так. У меня достаточно опыта, чтобы разбираться в людях.

— А как вас зовут? — прервал его Савелий.

— Меня зовут… ну, называйте меня Григорием. Думаю, что и вы вряд ли назвались своим настоящим именем. Не отрицайте… — Он печально вздохнул. — А на ваш вопрос я все-таки отвечу… Может, вы и правы по поводу «дорожного синдрома» и мне действительно хочется с кем-то поделиться, но… — Даже сквозь бинты было заметно, как он поморщился.

— Черт, все время забываю, что мимика в теперешнем моем состоянии доставляет боль… Да, с одной стороны неплохо бы облегчить душу, но с другой — ни к чему подвергать опасности даже незнакомого человека. — Он вдруг бодро поднялся с кровати, подошел к окну, открыл форточку и повернулся к Савелию: — Не возражаете, если я закурю?

— Ради Бога!

Савелий внимательно наблюдал, как Григорий взял с подоконника пачку «Явы», лежавшую рядом с шахматной доской, вытащил дрожащими пальцами сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Савелий про себя порадовался, — теперь будет с кем коротать время за шахматами, но тут же спохватился: этому мужчине сейчас очень тяжко, так тяжко, что он готов поделиться своими проблемами даже с посторонним, несмотря на известную долю риска. Интересно, пойдет он на это или передумает?

— Нет, ни к чему подставлять кого бы то ни было! — тихо произнес Григорий. Он словно ответил на незаданный вопрос собеседника. — Достаточно, что я сам живу в постоянном страхе… — Он не договорил и резко повернулся к Савелию: — Прошу вас, забудьте все, что здесь услышали! Это старческий маразм! Оставьте меня! — Он прикоснулся левой рукой ко лбу, и Савелий заметил, что на ней не хватает мизинца. В этот момент в палату заглянула медсестра.

— Разрешите? — Она пошире распахнула дверь. Сзади виднелся столик на колесиках.

— О, Лидочка, входите! — обрадовался Григорий. — Вы как нельзя кстати: здорово побаливает! Но почему вы снова дежурите? Должна же быть Зиночка…

— У нее сегодня зачеты в медицинском, вот я ее и подменяю, — пояснила девушка.

— А не тяжело после ночи-то? — Вопрос старика прозвучал настолько двусмысленно, что девушка смутилась.