Над самым краем Лютомани с заполошным гамом взметнулась стая ворон.

  - Догнал, - подытожил Хлад.

  Несмеяна, глядя вдаль, чуть заметно улыбалась.

  Браг и Бессон неторопливо шли по дороге. Лютомань оставалась далеко в стороне: путники часто делали большой крюк, чтобы ее обогнуть.

  - Дядя Браг, а дядя Браг, - заговорил Бессон. - А как по-вашему, спасут когда-нибудь Несмеяну из леса?

  - А чего ее спасать? - откликнулся Браг. - Ей и там не плохо вовсе.

  - А вы откуда знаете, дядя Браг?

  - Ничего я не знаю, - сказал Браг. - Про то птицы поют.

  Бессон недоверчиво покосился на него.

  - Это как - птицы поют? А чего ж вы тогда по-другому поете?

  - У птиц свои песни, у нас - свои. Люди про другое слушать хотят.

  Бессон собрался было спросить, о чем же таком поют птицы, про что не хотят слушать люди, но так и остановился с раскрытым ртом.

  Со стороны Лютомани мчался всадник, в котором Браг с Бессоном не сразу признали вчерашнего богатыря. Ни меча, ни лука со стрелами при нем больше не было, и на вскидывающихся копытах коня уже не сверкали заговоренные подковы. Из чародейского железа только и остались обрывки кольчуги, зацепившиеся за изодранную в клочья одежду, и шлем, надвинутый богатырю на глаза. Богатырь поправить шлем не мог, потому что, сидя в седле задом наперед, обеими руками судорожно хватался за хвост своего скакуна.

  Браг, проводив всадника задумчивым взглядом, вновь двинулся по дороге, увлекая за собой хлопающего глазами Бессона. Мысли Брага уже были заняты песнью о Несмеяне. Богатырь оказался прав: она изменилась. В ней стало одним куплетом больше.