Когда дочке исполнилось четыре года, отношения в семье трещали по швам. В тот памятный вечер вернулся домой поздно, изрядно подвыпивший, но в прекрасном настроении. Жена молчать не стала и лёгкими упрёками не обошлось. Он никогда не принимал близко к сердцу её «лекции» на тему, как надо жить. Пропускал мимо, легко уходил от разговоров, от ответственности. Стал задумываться: семья ему не очень – то и нужна. Жизнь шла по инерции, по какой – то заданной схеме и заметно обременяла. На очередное «выступление» жены отреагировал резко. Хорошее настроение пропало, наступило полное отрезвление. В нём снова проснулась неподдающаяся контролю ярость. Перед глазами стояла красная пелена, искажая всё до неузнаваемости.

– Володя, сколько можно? Ну что это за жизнь? – причитала жена. – Тебя постоянно нет дома, возвращаешься пьяный… Сколько так будет продолжаться? Скажи?

Он не сказал ни слова. Какая –то дикая сила отчётливо диктовала:

– Убей! Уничтожь! Она слабая! Она тебе не нужна!

Действительность превратилась в кошмарный сон. Может открыть глаза и очнуться? Не очнулся. Он молча толкнул её с такой силой, что, пролетев полкомнаты, она упала и ударилась головой об угол дивана. Деревянная спинка рассекла затылок, хлынула кровь. Он подошёл, схватил её за грудки, приподнял и бросил на диван. Даже не успела привстать… Что есть мочи ударил по лицу. Жена упала на пол и, рыдая, стала звать на помощь. Когда прибежали соседи, он избил её до полусмерти. Хладнокровно. Жестоко. Ни капельки не раскаивался и не сожалел. Больше не мог её видеть. Семья разобралась в непростой ситуации довольно быстро. Родители жены поставили условие: или он уезжает из города, или сядёт в тюрьму. Так с Украины уехал на Дальний Восток.

Ненависть… Разъедающее душу чувство, искажённый мир, где не находишь себе места… Как же нужно ненавидеть человека, чтобы желать его смерти? В чём смысл? Неспроста этот случай всплыл в моей памяти. Жестокость. Насилие: физическое и духовное. Моральное уродство и деградация. Сейчас, сложив два жутких случая вместе, я поняла, что едва ли алкоголь был причиной такой агрессии. Нет, выпивка просто срывала тормоза.

Меня снова перекинуло в прошлое. Канун нового года. Отец почти перестал есть. Никакие уговоры не помогали, организм постепенно отказывался принимать еду. Постоянно хотел пить.

– Па, если ты не будешь есть, что будет? – отчаяние скрыть невозможно.

– Ничего, – спокойно ответил он.

Человек таял на глазах, смотреть на него просто невыносимо. На Новый год вся семья в сборе. Мы любили этот праздник, понимали, что вот так все вместе – последний раз. Продержались ещё неделю. Он тихо угасал. В моей душе поселился смертельный ужас. Закрывая за собой двери его комнаты, я прижималась к ним спиной, и, пока никто не видит, вытирала слёзы. Меня будто пронизывали насквозь острой спицей, и кто-то внутри меня умирал. Медленно: каждый час, каждый день. Всё труднее держать себя в руках. Открывая двери и переступая порог, я старалась вести себя как обычно. Теперь это становилось мукой.

Когда больному что – то понадобилось, он стучал по трубе отопления, проходившей рядом с постелью, и один из нас тут же шёл в его комнату. За полгода реакция на звуки обострилась до предела. Малейший шорох выводил из равновесия. Казалось, у этого наваждения нет конца. Давали о себе знать бессонные ночи. Не хотелось есть. Не хотелось ничего, кроме тишины и покоя. Шорох, стук, снова стук. В доме постоянно горел свет, спали по очереди, урывками. Как такое выдержать? И где набраться сил, которые убывают с каждым днём.

Иногда напряжение спадало. Я парила в невесомости где – то очень далеко, и мне не до чего не было дела. Сон давно перестал быть сном. Стоило закрыть глаза, я тут же погружалась в темноту. Она постепенно окутывала и растворяла в себе, забирая тревоги, страхи, переживания. Она дарила покой. Но принять её дар я не могла. Становилось страшно, что если в один прекрасный миг она растворит меня полностью, и я не смогу вернуться назад. Вернуться откуда? Сон? Нет, это какая – то другая, незнакомая реальность. И от одной мысли о чем – то потустороннем, сковывал страх. Я старалась отстраниться.

Следующие две недели походили на ад. Мы медленно погружались в атмосферу отчаяния и безысходности. Сутки тянулись не по – земному долго… В середине января отец походил на живой труп. Кости, обтянутые кожей, впавшие глаза. Еле – еле шевелил губами. Временами впадал в забытьё – крепко засыпал. Вечером он очнулся и привычно постучал по трубе. Тихо, едва слышно. Я побежала в комнату, подошла поближе и, как обычно, спросила: – Хочешь пить? – кивнул. Напоила, он прокашлялся и спросил:

– Мы получили деньги? Пенсию и доплату? – Мыслил ясно и чётко, словно просчитывал в уме какие – то варианты. Я успокоила: переживать не о чем, всё выплатили. Он закрыл глаза и ушёл в себя. Попросил выключить телевизор и не включать радио. Хочет тишины. Голос стал сиплым и слабым. В течение дня говорил так тихо, что приходилось близко наклоняться, чтобы расслышать. Ночью в комнате постоянно горела настольная лампа. Он стал бояться темноты.

Утром следующего дня перестал говорить. Совсем. Пытался как – то выдавить из себя слова, но не мог. И он просто смотрел на меня. В глазах детская беспомощность. От ужаса по телу пробежал ледяной озноб. Что делать? Ведь он ещё жив.

– Па, ты слышишь меня? Если слышишь и понимаешь, то просто закрывай и открывай глаза, когда я спрашиваю тебя. Не спеши. Потихоньку.

– Ты хочешь пить? – он закрыл и открыл глаза.

– Хорошо, не волнуйся, я понимаю тебя.

Он пил с такой жадностью, будто несколько дней провёл в безводной пустыне. Но напиться толком не мог. В глазах всё та же детская беспомощность. Ни злости, ни отчаяния, ничего, кроме боли.

– У тебя болит живот? Сильно? – Он снова закрыл и открыл глаза.

– Я сделаю тебе массаж и дам лекарства, станет легче.

Когда прикасалась к умирающему человеку, руки чувствовали его боль и забирали её. Она переходила ко мне, а ему становилось немного легче. Так мы делили боль на двоих. На двоих делили смертельный страх. Он боялся неизвестности. Боялся смерти. А мне не давало покоя чувство собственной беспомощности. Я ощущала себя жалкой, бессильной изменить ситуацию. Пытаясь сохранить хоть какую – то видимость спокойствия, принялась готовить вещи, в которых будем хоронить отца. Бельё, носки, обувь. Где эти чёртовы туфли? Куда они делись?

Отец уснул. А я искала подходящую рубашку и костюм. Мы проверяли его через каждые полчаса, но он не приходил в себя. Лицо покрылось испариной, сердце продолжало биться, но сознание отключилось. Обтирали влажным полотенцем и постоянно смачивали губы. Тело реагировало, он автоматически пытался пить. Прошли сутки. Никаких изменений. Он так и не пришёл в себя. Впал в кому. Казалось, спит. Сердце продолжало качать кровь. К вечеру заметили: на еле тёплых руках появился синеватый оттенок. Наступила ночь. Каждый час длился словно в другом измерении…

За последние три дня я постарела будто лет на двести. В два часа вместе с матерью обтёрли его. Кожа на теле стала синеть. Через двадцать пять минут сердце остановилось. Он пытался открыть глаза, но смог приоткрыть только один. Взгляд ничего не выражал. Мама закрыла глаз рукой, и мы аккуратно положили тело на кровати. После приезда полиции и «скорой» решили не терять времени, привести тело в порядок. Вымыть. Одеть. Родственников у нас нет, помочь некому, пришлось всё делать самим.

Я залезла на кровать, взяла отца под руки со спины, чтобы удержать в сидящем положении. Мать аккуратно снимала с него тёплую кофту. Парализованная рука никак не поддавалась. Стали разрезать вещи ножницами. Пошло быстрее. Всё делали молча, говорили друг другу только самое необходимое. Мы берегли силы, их почти не осталось, а впереди – похороны. Хотелось, чтобы всё закончилось как можно быстрее. Когда разрезали и аккуратно сняли майку, увиденное шокировало: вся спина, бока и руки покрыты синими пятнами. Тело начало разлагаться, когда он ещё дышал. Сердце билось, но человек фактически был мёртв.