Тем снежным вечером в Евклидовом пространстве сгинула несчастная Софья Ковалевская.

Зато на свет появилась деятельная Мария Складовская–Кюри, которая больше не допускала ошибок в общении с преподавателями мужского пола. Не краснела, не бледнела. И до всего доходила своим умом.

– Гал, приходи сегодня ко мне ночевать. Так тоскливо что–то, – я вертела в руках шнур городского телефона.

Марь Степановна, оторвавшись от беседы с очередной старушкой о пользе и вреде клизмования, с беспокойством посмотрела на меня.

– Что? Опять прихватило? – Галка шумно жевала.

– Угу. Евклидово пространство засасывает.

– Жди. Часов в десять появлюсь.

– Что так поздно?

– У меня в восемь встреча с москвичами. Ну, помнишь, я им ресторан оформляла.

– Угу.

– Угу–угу. Ты словно филин в лесу. Сказала бы что–нибудь другое, приятное для слуха.

– Например?

– Целую нежно в левую сиську.

– С чего это вдруг?

– Ну, ты же там не одна?

Я оглянулась. Мне показалось или нет, что Марь Степановна теперь стоит гораздо ближе, чем была до этого?

– Ну?

На всякий случай оглянулась еще раз. Вдруг возвожу на человека напраслину?

Марь Степановна находилась уже в двух шагах от меня. «Только для лекарственного введения», – как ни в чем небывало настаивала она на конкретном способе применения клизмы. Правда, бедной бабульке, чтобы не терять словоохотливую собеседницу из вида, пришлось переметнуться к другому окошку.

– Ну так не теряй сноровку, поддерживай созданный нами имидж, – бубнила свое Галина.

– Ладно, – я прикрыла трубку ладошкой и громким шепотом произнесла: – Целую тебя, любимая, в левую сиську.

– Нежно?

– Нежно. Все. Ночью жду.

Старушка замолчала на полуслове. Марь Степановна, чудом оказавшись за моей спиной, поджала губы.

Я открыла дверь Галке с бокалом шампанского в руке.

– Даже меня не дождалась! – ахнула подруга, сдергивая с головы шапку с помпоном. Притянув к себе мой бокал, отхлебнула. – Ух, какое холодное! Нет, чтобы к моему приходу глинтвейн сварить. Я полчаса такси ловила, замерзла как собака.

– Я сейчас тебе ванну горячей воды наберу, согреешься.

– С пеной?

– С пеной.

Пока Галка гремела кастрюльками на предмет поиска еды, я сидела на краю ванны и взбивала ладонью пену с запахом розы.

– Все, прыгай!

– А я новый заказ оторвала! Пивной подвал буду делать, – Галина, поставив на стиральную машину бутылку с шампанским, сноровисто скинула с себя одежду и, наполнив бокал, залезла в ванну. Погрузилась по самый подбородок и в блаженстве закрыла глаза.

Я стукнула своим фужером об ее.

– За нас, самых умных…

– Самых красивых, – поддержала Галка.

– Самых талантливых.

Я запрокинула голову, чтобы выпить за чудесный тост до последней капли, но, утратив равновесие, соскользнула в воду. Пенная шапка обрадованно повалила через край ванны. Галка тут же включилась в игру, и вскоре сухими на мне оставались только тапочки.

Завернутые в простыни, довольные и слегка пьяные, мы повалились на кровать.

– Видел бы кто нас сейчас, в жизни бы не отбрехались, – Галина подтянула сползшую простыню, спрятав под ней грудь. – Но мы ведь не такие?

– Нет, не такие, – поддакнула я, с любовью глядя на свою подругу. Сейчас, когда на ней не было и грамма косметики, она была похожа на девочку–подростка. Тоненькую, беззащитную… Дурак Никита. Как мог не разглядеть? Такую только на руках носить, да в глаза, как в озера, смотреться. – Ты все еще любишь Никиту?

Спросила и испугалась.

Галка кивнула.

– Он, что, действительно к нам больше не придет?

– Когда–нибудь придет. Выбьет всю дурь из головы и заявится. Вот увидишь, – как можно увереннее произнесла я.

– Скажи честно, что между вами произошло? – а в глазах застыл страх.

Я поднялась с кровати, дошла до сумки, вытрясла ее на кровать и протянула Галке мобильник.

«Я устал ждать, когда ты меня заметишь».

– А ты его заметишь?

– Нет. Никогда.

– Значит, у меня есть шанс, – Галка грустно улыбнулась. – Надо всего лишь отдать тебя замуж. Тогда у Кита исчезнут все иллюзии.

– Отдай меня замуж, Галчонок. Очень прошу.

– Завтра же утром займусь. А теперь спать, – подруга закопалась под одеяло. – Выключай свет.

Через минуту, когда шампанское и усталость нервного дня победили пытающийся соображать мозг, Галка спросила:

– Жень, как ты думаешь, купидон один работает или в паре?

– В смысле?

– Вот смотри, – она повернулась на бок, чтобы видеть мои сонные глаза. Ее потонули во мраке, и я только догадывалась, что вот этот беленький блинчик – Галкино лицо. – Кит запал на тебя, я на Кита, а ты… О тебе сейчас не будем.

– Почему это?

– Тут все слишком неопределенно. Как уравнение из сплошных неизвестных.

– Ладно, допустим. И? Причем здесь малыш в памперсах?

– А при том, что он плохо выполняет свою работу. Такое впечатление, что пуляет налево–направо без какой–либо системы. Вот и получается, Кит любит тебя, я люблю его, а ты… О тебе сейчас не будем.

– А если бы маленьких засранцев было двое?

– Они хотя бы контролировали друг друга. И договаривались. Давай я подстрелю того, а ты вот эту и посмотрим, как они сольются в экстазе. Все было бы гораздо честнее. Не было бы этих чертовых треугольников.

– Я думаю, что купидонов гораздо больше. И бьют они кучно, чтобы мы все–таки встретились со своими половинками. А то представь, один заприметил меня здесь, а второй приглядел мне пару в устье реки Лимпопо. И куковать мне тогда в одиночестве, потому как в Африку я ни за что в жизни не поеду.

– Почему это?

– Там СПИД.

– Как ни крути, – подруга тяжко вздохнула, – не видать мне Никитку как своих ушей.

– С чего взяла?

– Ну ты же в Африку не поедешь.

Я стукнула Галку по лбу.

– Давай лучше думать, что купидонам некогда скучать, тогда они не будут развлекаться, соединяя несоединяемые пары?

– Давай, – согласилась Галина. – Но ты на всякий случай грудь–то оголи.

– А это еще зачем?

– Чтобы твой купидон не промазал. А то лежишь на боку, а вся подушка поди уже стрелами истыкана.

– Ага. Сейчас фломастером еще мишень нарисую…

Резкий звонок в дверь заставил открыть глаза. Утро.

Пусть хмурое, без солнца, но … позднее. В семь утра не может быть так светло.

– Блин! Галка, проспали! – пробегая мимо часов, успела заметить, что почти десять.

Кутаясь в простыню, открыла дверь.

Светлана Сергеевна жала на кнопку звонка с остервенением. Видела, что я уже открыла, но все равно не отпускала.

– Что–то случилось? – осторожно спросила я.

– Ты… ты… – она все–таки сняла палец с кнопки, и наступившая тишина показалась божественной. – Ты заигрываешь с моим мужем! Зовешь его целоваться в туалет…

– Навет и оговор! – раздалось за моей спиной. Я сделала шаг в сторону. В коридоре, почесываясь и зевая, стояла совершенно голая Галка. Ее темные соски дерзко смотрели на опешившую хозяйку «Пилюли».

– Да! – кивнула я. Простыня съехала с моего плеча и оголила гораздо больше, чем я хотела бы показать своей начальнице. – Злые языки и старческий маразм!

Я прекрасно поняла, откуда дует ветер.

Что–что, а вновь попасть в Евклидово пространство, где мне плохо и тоскливо, я не хочу.

Любая страсть толкает на ошибки, но на самые глупые толкает любовь.

Франсуа де Ларошфуко

День прошел спокойно. Даже как–то уныло, чему способствовала не только хмурая погода, но и очередь из чихающих больных. Здоровые в аптеку сегодня не заглядывали. Даже за презервативами. И порадоваться хоть за какую–то удачницу не получилось.

Галка отправилась в поселок делать эскизы к новому проекту и просила не будить до лета, воинственная Светлана Сергеевна, надавав виртуальных оплеух притихшей Марь Степановне, укатила в Москву. Кирюсик же, шепнув мне на ухо «спасибо, бро», отбыл охмурять какую–то новенькую из аптеки на Боткинской, о чем тамошние старожилы тут же растрезвонили по сети через группу сопротивления под названием «Сукины дети». Понятно же, о какой суке идет речь?