«Три года после начала этого… Этого. Люди умирают всё реже, всё медленнее. Связался с Южной Мексикой — там, если верить, заражены вообще почти все, но умирают люди очень редко, в то время, как в Оттаве, дохнет каждый второй. В чём же дело?»
Город всякий раз пытался доказать мужчинам свою жизнеспособность — вплоть до границы их преследовали слабые хрипы, стоны, рыки. Некоторые одинокие ходячие, чье состояние тела оставляло лишь сожалеть, даже пытались идти за ними. Ползти. Старик не обращал на это внимания, мужчина изредка оглядывался, чтобы оценить дальность вероятного противника до себя, а парень лишь испуганно держался последних и вздрагивал всякий раз, когда то место пыталось говорить с живыми на своём языке. Уже скоро Понка-Сити оказался за спиной. Переход давался очень медленно — прострелянная нога уставала и начинала ныть куда быстрее, чем здоровая. Да и сам Уилл не хотел, чтобы шов на месте выстрела разошёлся — было бы только больше мороки. Впрочем, даже с такой скоростью он шёл на уровне скорости Мальчика, чей шаг точно не был размашистым.
«Они всё равно умирают. Месяц-другой. Год, для некоторых. Те же симптомы, пускай и очень редко. Кто-то становится… Не знаю… Агрессивнее? Уже вторую неделю подряд кто-то настойчиво бьет в мою дверь. Совпадение? Вряд ли — голоса разные… Я их расслышал — они ничего не хотят. Не требуют… Просто. кричат… Трудно выходить из своего убежища — всё труднее и труднее… Кажется, я в окружении».
Бесконечные, когда-то степи, всё более часто превращались в обильные леса из простых лесополос — бесконтрольная природа ловко возвращалась на места своего порабощения и снова устраивала прекраснейший беспорядок, называемый «природной системой». Поле за полем, дорога за дорогой… Старик выбрал для себя держаться железнодорожных путей — это был самый простой и безопасный способ, чтобы дойти до места, не сбившись с направления — не асфальтированные тропы очень быстро заросли, а асфальтированные часто представляли собою опасность в виде случайных людей — всё ещё опаснейших существ на планете.
«Кажется, это новый симптом болезни — бешенство. Это же бешенство?.. Люди начали медленно сходить с ума — все те, кто раньше плевался кровью, теперь брызжут слюной. И… Я не знаю, как это объяснить… Они сильные. Я впервые вижу, чтобы одна хрупкая женщина парой ударов оставила на моей двери вмятины… На железной, блин, двери… Взглянул в глазок — даже её белки были красными — кровь колотилась в ней, как в центрифуге… Чёрт, теперь и умирать стрёмно».
Солт-Форк Арканзас — единственная река до их первой остановки — разлилась куда сильнее прежнего. Уильям попросил минуту, ссылаясь на боль в ноге и осел на рельсах, вдыхая запах реки. Свежо. Поток воды стремительно двигался из точки А в точку Б, одаряя своими мелкими брызгами всех тех, кто осмелится подойти хоть немного ближе к той удивительной силе. Так прошло несколько минут. Небольшое селение с необычным именем Марленд встретило их не слишком дружелюбно — отдаленным гулом выстрелов. Кажется, очередной лагерь людей терпел осаду от мертвых или им подобных. С одной стороны, наёмник отчётливо понимал, что мешает таким выжившим уйти от старых городов и домов, а с другой… «Наверное, это больно — каждый день смотреть на то, кем ты был и осознавать, как низко пал. Наверное».
«Я проснулась от нечеловеческих криков — какая-то группа полосовала человека прямо у меня под окнами. Они знали, что я здесь? Нет… Надеюсь. Но они всё ещё тусуются в округе… И этот человек… Он жив. Как? Единственное, что у него осталось — левая рука… Кажется, он пытается поцарапать ею кого-то…»
У путей лежал опрокинувшийся состав. В нём были труха и чьи-то кости — кажется, очередная голубая мечта «о поезде, что беспрепятственно колесит по стране» оборвалась именно там. Чьи-то кости меньше, чем у других — дети. Да, Новый Мир не жалел людей уже с пелёнок. «Странно, что собаки не растащили… Если и эти остались». Чуть дальше лежало Ред-Рок — ещё одно маленькое поселение, чье достояние — школа, самая большая могила из всех в том месте. Вряд ли люди могли бы предвидеть, что один из детей болен. Вряд ли кто-то вообще хотел думать именно на своё чадо. Почему? Всё из-за холодных чисел и простой математики.
«Шесть дней. Раньше большинство умирало за шесть дней после проявления симптомов. Внутреннее кровотечение, приводящее к смерти, отказ лёгких — так себе зрелище и внешне, и при препарировании. Потом кто-то прожил месяц, кто-то — полгода… И чем дольше жили, тем злее становились. Потом кто-то просто перестал кашлять. Излечился? Вряд ли. Но что-то произошло… Думаю, это из-за силы организма — естественной сопротивляемости и иммунитета, потому что ни один ребёнок не выжил, а вот подросток — ещё как. А теперь… Теперь, чтобы убить этих тварей, которые ломятся к моей тетё, понадобится куда больше времени, чем шесть дней. Но мы же семья, в конце-концов… Пожелайте удачи».
Степи. Степи за степями, за которыми видно лишь степь — тот, кто говорил о романтике дороги, явно не преодолевал большие расстояния пешком и в тишине. Наедине с мыслями, путь, конечно, казался короче, но вот было легче ли от того? Многим, как понимали и старый, и молодой охотник, думать не хотелось вовсе не от того, что не умели…
Блэк-Баэр — десятиметровая речушка прямо перед Пэрри. Нет, они не стали останавливаться — не было желания смотреть на вечно коричневый поток воды. Странно, не правда ли? Как человеку нравится одно явление, но отторгает точно такое же? Возможно, дело в масштабе. Возможно, дело во вкусах и предпочтениях. Но точно было ясно одно: тот маленький поток воды не ждёт история о Гадком Утёнке — он навсегда будет настолько привлекательным и отвратительным, каким был изначально. Дорога до Пэрри заняла куда больше, чем предполагалось — восемнадцать часов вместо двенадцати. На нервы не было сил — мужчины прошли ещё один ориентир, едва передвигая ногами, и пытались не смотреть в его сторону. Не получилось. Те же разрушенные дома, те же остатки от трупов, те же голодные собаки, которые всё ещё помнят, кто такой человек, или, хотя бы, чуют ту кровь, которой от него пахнет за долгие мили — люди пали, но не так низко, чтобы перестать быть монстрами для остальной цепи. Расступись, мир, человек идёт.
«Они стали нападать массово — стаями. Мы поймали одного такого. Вроде в сознании, а вроде — нет. Что-то бормотал, брыкался… Пристрелили быстро — как только перешёл на крик… Я убил человека? Не знаю. Я не уверен… Кажется, что-то происходит…»
— Дальше я не пойду. Остановимся там, — Уильям кинул рукой на небольшой домик у Литтл-Мун роад, сразу за Пэрри.
— Почему? — саркастично спросил Джеймс. — Ноги не держат?
— Ночь, — коротко, но серьезно ответил он. — Ночь переждём здесь.
— Раньше, помнится, ты любил ночное время?
— Раньше. Сейчас говорю: ждём. Верь на слово, пока нет доказательств.
— Сдаётся мне, я уже почти восемьдесят километров только и делаю, что верю на слово.
Сон окутал очень быстро — пускай наёмник и старался не подавать виду, но усталость брала его в клешни сильной и крепкой хваткой — не пошевелиться. Не было ни снов, ни видений, ни даже образов — просто темнота, от мысли о которой шли мурашки. Утро. Проспал. Конечно же, он проспал. И не выспался — мысли ходили ходуном, ходуном ходило тело, но желание в кой-то веки нормально почистить зубы, так как Джеймс прихватил из города зубную пасту со щёткой, брало верх. Бодрит. Снова стало свежо, хотя и усталость всё ещё была рядом, всё ещё держала. Однако… кому жаловаться, если плохо всем одинаково? Они выдвинулись. Ноги отдавали при каждом шаге легким онемением — привычный эффект для закаленных мужчин, и повод для жалоб парню, который, к счастью, всё ещё избегал лишних разговоров. Перед сном Хантер даже слышал, как Пацан шептал о чём-то Джеймсу. О чём именно? Неизвестно. Да и не его то было дело.
«Они перестали кричать… Кто-то из них. Им было больно? Наверное — никогда не слышала, чтобы человек мог так драть глотку за просто так. Теперь кто-то из них молчит — бродит с пустым взглядом по улице, пытаясь не уронить челюсть на пол, из которой вечно течёт слюна… Что-то не так с их оттенком кожи. У тех, кто кричал — он больше похож на бледно-красный, а у этих… зеленоватый, что ли?»
