Старик отпрянул от письма и легонько засмеялся. Подозванный паж развернул коляску к окну и, получив шёпотом приказ, тут же скрылся в одном из кабинетов.

— Была когда-то песня в моей родной Mexico. Она рассказывала о бандите-ковбое, оставленном умирать после ранения в засаде. Не помню, где я её услышал впервые… He estado en muchas fiestas, и везде слышал её — она звучала так радостно… как никогда уже не зазвучит сейчас.

Генрих «Отец» Гаскойн улыбнулся и, напрягая связки, неспешно запел. Песня горьким хрипом рождалась у него в горле и протекала неспешно и печально, устало и холодно — точно также, как и жизнь всех и каждого в Новом мире. Слова расходились по пустому кабинету, едва слышимым эхом хрипя в стенах. И если в этом голосе не было скорби по ушедшим дням, то, пожалуй, никто из живых не ответит, что же в нём тогда было.

«El raven, el raven’s… vuela sobre ti/О ворон, о ворон кружит над тобой».

Парень быстро нагнал наёмника, и они вместе сели в машину. Уильям соврал охраннику, будто бы Отец приказал доставить их на границу, а сам страж, видимо, вспоминая то, что наёмник вышел не только живым, но ещё и получил кров, даже не стал сомневаться в приказе — заведя мотор, он привычными движениями направил авто на север.

El raven’s cenara tu carne/Тебя ворон будет клевать».

Рассветное солнце неприятно ярко било в глаза, пробиваясь через поднявшуюся из-за более редких дождей пыль. Уильям всё хотел спросить парня, кто же он на самом деле такой, но подходящие слова никак не подбирались — он просто смотрел в серые, неприятные ему глаза, и по-прежнему не видел там ничего — это его и пугало.

El raven, el raven’s vuela sobre ti/О ворон, о ворон кружит над тобой».

В конце-концов, он вспомнил о шраме на шее своего попутчика, и о том, что тот говорил, пряча его за волосами: «Там моё имя». Решение нашлось само собой — Уилл приказал своему попутчику не двигаться и, сдёрнув с него капюшон, поднял волосы. Его удивление было больше смешано со старым страхом: на задней части шеи у Пацана чьей-то осторожной рукой были срезаны два куска кожи, узор на местах которых образовывал небольшую римскую четвёрку — так, в своё время, клеймили рабов. На вопрос о том, как же его зовут, парень ответил агрессивно, отбив руку наёмника прочь: Айви.

El raven’s tiene mucha hambre/Ведь голод ему не унять».

========== Глава 14. Ex machina ==========

Машина, ведомая охранником поместья Отца, быстро мчалась на северо-восток. Уильям, сидевший на левом заднем сиденье, подставил руку под голову и, смотря на не такое уж и ослепительное рассветное солнце, думал. Ему всё казалось, что что-то не складывалось во всей той картине, частью которой он оказался — что какой-то из кусочков находился прямо перед его глазами, но был скрыт невежеством или незнанием.

«Они попросили меня доставить мальца в Гренладнию, но сами двинулись к Золоту, — размышлял охотник, посматривая на Пацана. — Отец тоже знает, кто этот мальчишка. Рассказали ли они ему? Возможно… Сколько же смертей за последнее время я видел? Так много… Но что если Генрих знал о Пацане до этого — просто не знал, как конкретно выглядит этот «наследник»? И само слово — «наследник»… Каким таким наследием может обладать тот, для кого любая метафора или сложный языковой приём — непреодолимый барьер в понимании? Нет, он явно не тянет на представителя какого-то знатного семейства. Нет манер, нет повадок, нет ничего, выделяющего его воспитание или бывшее окружение… Кроме нелюбви к мясу, разве что».

«Плюс его брат — их было двое до недавнего времени. Искали ли их обоих? Почему он ни разу не заговорил о своём брате, не назвал его имени? А почему не называл своего? Однако, теперь он готов его назвать, если верить Саше? И ей он уже его назвал. Но не называл мне. Нет, что-то не так. Имени не было — оно появилось во время моего отсутствия, а, значит, оно вымышленное, каким бы ни было. Погоди-ка… Он говорил, что его настоящее имя находится на его шее. Татуировка? Родимое пятно?.. Чёрт, сколько же вещей становятся бесполезными, — старик смотрел глазами на солнце, но душой глядел куда-то дальше — в холодную темноту космоса. — Вещей, что были важны… Нет, не об этом — имя. Да… Имя могло бы мне что-то да сказать. Готов спорить, я бы знатно охренел, увидев фамилию «Джефферсон» на его затылке. А что — внучек покойного Смита тоже пропал когда-то давным-давно. Я даже думал, что это и есть месть от фатума — вмешательство самой судьбы, за всё то, что свершил этот урод. Впрочем, осознание того, что мне лично этого недостаточно, пришло очень быстро».

На одной из кочек автомобиль сильно подлетел. Охотник, опираясь челюстью на кулак, врезал самому себе от силы толчка, а парень, подпрыгнув, едва смог удержаться в положении сидя. Удар такой силы скинул капюшон с головы юного попутчика, и любопытство наёмника подогрелось ещё сильнее — он всё сидел и смотрел в затылок тому обилию загадок и странных совпадений, смотрел сквозь тёмные волосы, надеясь увидеть истину. Тщетно.

«Имя… Спросить его? Как? Вопрос повлечёт за собой фальшивый ответ — он назовёт то имя, что было сказано Александре. Спросить именно о «настоящем»? Тоже нет — слишком легко сбросить на паранойю или домыслы — только внимательность и осторожность обострятся. И ведь даже Генрих напрямую не ответил, кто это… Не нравятся мне такие секреты. Впрочем, есть один вариант… Стопроцентный вариант. И лучше применить его сейчас — пока он не заподозрил».

— Не двигайся, — приказал Пацану Уильям.

Тот тут же попытался оглянуться, но получил лёгкий шлепок по левой части затылка, что заставило его голову развернуться обратно к солнцу. Уже в момент того, как ветер развевал волосы попутчика на ветру, Хантер отчётливо видел, что то была не татуировка, а шрам — бледно-розовый, покрытый немного потемневшими полосками и очень-очень глубокий.

Он убрал тёмно-каштановые волосы с шеи своего попутчика и застыл в удивлении. В голове с небывалой насыщенностью возникли старые, но такие же жуткие картины дома рабов в Хоупе: куча камер без стен, с одними лишь решётками; запах крови и мочи, что въедался не только в волосы, но даже в кожу; болезненные стоны и крики о помощи тех, чье тело было исполосовано кнутами до неузнаваемости… Почти на затылке, чуть правее от шейного позвоночника были с большой, судя по контурам, осторожностью срезаны два куска кожи, образующие своим отсутствием римскую четвёрку.

— Ты — раб?.. — парень быстро отбил руку старика прочь и попытался накинуть капюшон, отвернувшись — отвечать он не хотел, Уильям из Джонсборо схватил своего попутчика за плечо и развернул силой. — Отвечай мне!

— Нет! — впервые Хан видел в этих глазах что-то, похожее на ярость или ненависть. — И никогда не был! Я не раб!

— Такой меткой, как у тебя, помечают свою собственность. Не ври мне и отвечай: чей ты?!

— Отвали! Это не метка! Это — моё имя!

— О, да! И как же его читать?! Четвёртый?!

На миг время замерло — наёмника словно прошибло искрой истины, которая возникла и сформировалась в его голове так же быстро, как и исчезла в новом неведении: «Действительно — Четвёртый! Та женщина в Мюррее… Они не поймали Первого — одного, Десятых — несколько и… Шестых? Были ли среди этого списка Четвёртые? Стоит полагать, что у его брата была такая же метка. Золото… Чёртово Чёрное Золото. Если настоящей сделкой между Хэнком и Генрихом было нахождение этих людей… И весь Мюррей был вырезан просто из-за того, что кого-то из них упустили — они явно представляют нехилую ценность. Но кто они? Обычных рабов так не ценят. Пажи? Нет — тоже мелко. Есть ли вообще шанс на то, что кого-то важного будут клеймить? Но кем нужно быть для этого? Думай, думай… Нет, слишком мало информации. Всё, что у меня есть — это череда совпадений, связывающих это всё, но этого явно не достаточно… Так. Погоди-ка. Ясно одно — Генрих просто так не отпустил бы тех, с кого мог бы поиметь однозначную выгоду. Это значит только одно — либо я сейчас участвую ещё в каком-то плане этого долбанутого на подчинении старика, либо я еду прямо в ловушку. Нужно…»