Уильям из Джонсборо выставил вокруг собравшейся толпы мужчину, и тот, не успев одуматься, тут же был захлестнут волной вопросов: Джанет почти кидалась в ноги и спрашивала о том, сможет ли он их провести в Новый Техас; Винни шёпотом пытался что-то выспросить, что, впрочем, абсолютно не получалось из-за криков; а Парня же интересовало лишь то, точно ли перед ним стоял мужчина. Наёмник Отца отмахнулся от всех приветствий с той же лёгкой улыбкой и, скомандовав собирать вещи, вернулся к вольному наёмнику, заметив, что один из попутчиков явно лишний. «Он со мной», — ответил Уилл. Приготовления не заняли много времени. В конце концов, многие из вещей из лагеря, что временно заняли путники, им либо не принадлежали вовсе, либо были не нужны — удачное скрещивание вопросов морали и выгоды. По мосту переходили парами — от нелепых случайностей подальше. Вместившись вшестером в одну машину (Уильям и Джанет сели в багажник открытого типа), компания тронулась в Гатри.
Охотника всё не отпускала та речь, сказанная заражённой Клеймённой в Мюррее: «Мы упустили Первых, Седьмых и Десятых», — он понимал, что ещё немного, и тот, кто может ему дать ответ на этот вопрос, исчезнет в если не враждебной, то явно недружелюбной к нему стране, так что он спрашивал прямо:
— В твоём рассказе… пересказанным мне Мальчиком, есть некоторые любопытные несовпадения… — она посмотрела на него недоверчивым взглядом. — Первые, Седьмые, Десятые — кто эти люди, что это за позывные и почему люди Хэнка должны были найти их?
В тот момент, когда прозвучал этот вопрос, Хантер был готов поклясться, что видел на лице своей собеседницы ужас, сравнимый, разве что, с тем, что испытывает человек в Аду. Да — лишь на короткое мгновенье, но видел. Он специально молчал дальше и не выдвигал никаких теорий о том, что это может значить — не стоило подавать идеи тому, кто собирается тебе недоговаривать. Ужас женщины быстро перешёл в лёгкое удивление, а оттуда — в прежнее безразличие.
— Это неважно.
— Это важно. Я не верю, что человек, который быстрее бы развёлся, чем продался, мог поступить так, как ты рассказала. Думаю, что всё дело в этих людях. Что в них такого, чтобы скрывать от большинства? — Александра и Салливан невольно обернулись.
— Ты… Не смеешь мне грубить.
— Уже посмел. И раз ты воспользовалась моей помощью этим людям как своим счастливым билетом, я хотел бы получить ответы.
Однако разъяснять ответчица отказывалась наотрез, а о том, почему же Роуман всё-таки заключил ту сделку, даже не упоминала. «Понимаю, — подумал охотник и, достав из кармана жетон девушки из Мюррея, выбросил его прочь, — тогда и знать ей, откуда мне это известно, незачем».
На Дьявольском Ранчо всё ещё было относительно пусто — большинство новой охраны так и не приехало, а рабочие, выполнив свой утренний цикл, прохлаждались в разных, известных только им, закоулках того наполовину заброшенного места. Первой к Генриху пошла Джанет. Вернее, слуга сам её повёл. Оставшись без надзора, небольшая группа разошлась — Салливан и Пацан пошли к амбарам поглядеть на скот и прочие масштабы того места, остальные же направились к дереву, у которого покоился единственный друг Кардинала — просто затем, что там можно было поговорить наедине.
— Скажи, — начала Александра, — когда ты говорил о том, что хотел как лучше, ты не шутил? Не хотел оправдаться?
— По-твоему, я прошёл весь штат, чтобы просто испортить вам переправу?
— Нет. Что ты, нет. Я просто… То есть… — девушка на секунду замолчала; разумеется, Хан понимал, что ей нужно было что-то. — Кто такой «Дьявол»? — вдруг спросила Александра. — Это что-то вроде?..
— Это лошадь. Вернее, это что-то большее, чем просто лошадь — единственное живое существо, хоть что-то значащее для владельца этого места, его заклятый друг и враг…
— Разве заклятому врагу ставят монумент на могилу?
— Один хороший враг стоит десятка плохих друзей потому что даёт цель, даёт стимул, несравнимый по силе с фальшивой поддержкой. Хороший враг даёт тебе смысл… Так что там с ответом?
— Дай мне время.
— Не могу. Как только ты выйдешь от Генриха, то либо отправишься, куда хотела, либо побежишь из Техаса прочь, гонимая гончими Кардинала.
— Я знаю. Поверь мне, я найду момент. Но… подожди.
Вдова вышла из дома очень нескоро — спустя пару часов, сопровождаемая Альвелионом. Не промедлив ни секунды, она села в джип на пассажирское сиденье. «Можете попрощаться», — сказал парень, заводя машину. Никто не сказал ни слова — взгляда было вполне достаточно. Хан смотрел на поглощаемый горизонтом силуэт и думал только об одном: «Она первая за долгое время, кто смогла хотя бы выжить. Вот и хорошо».
Затем пришёл черёд «туристов». Парень остался с Уильямом наедине. Впрочем, разговаривать было особо не о чем — первый только удивился тому, как старик, убивающий из-за выгоды, смог собрать вокруг себя столько интересных и разнообразных людей. Этот самый почти старик не ответил, лишь улыбнувшись — это было загадкой даже для него. Охранники поместья, тем временем, обмолвились, что спустя час после того, как Альв отпустил Пьяницу, они пошли по его следам — история предателя окончилась в глазах Уильяма «Из Джонсборо» Хантера так же бесславно, как и началась.
— Скажи, а ты знаешь, кем был этот Генрих до… всего этого? — парнишка встал параллельно охотнику, вместе с ним смотря через разваленные дома на бескрайние степи.
— Не знаю. Никем, наверное.
— Это как?
— Это почти так же, как и сейчас. Каждый из себя что-то представляет в мелком масштабе — имеет уникальные отличия, уникально исполняет работу и так далее. Но если увеличить этот масштаб — люди начинают сливаться в действия. Кто я такой в мелком масштабе? Уильям из Джонсборо. Кто я в большем? Наёмник. Кто я в ещё большем? Просто выживший из бывших США. В планетарном? Редкий не заражённый человек. В космическом? Пыль. Понимаешь, о чём я?
— Звучит так… будто все мы обесценены.
— Почти. Мы — бесценны. Цены и нет, и есть, но для каждого масштаба и человека — индивидуальная. А насчёт твоего вопроса… Даже не могу представить, кем мог быть Генрих Гаскойн… Как и любой другой. Тот год — две тысячи тридцать седьмой, изменил людей — тех, кто выжил и остался в мире. Они вдруг поняли, что все их догмы: вся мораль, законы, правила и идеи — всё пало, умерло, глотнув воздуха, как и миллиарды живых. Но остались они, и у них больше не было нужды сдерживаться, следовать или подчиняться. Очень может быть, что нынешний Кардинал был простым библиотекарем. Может быть и то, что он был разнорабочим на одной из мексиканских строек, наркодиллером, уборщиком — всё равно. Думаю, однажды люди додумаются начать новый отсчёт дат — с момента заражения. С Нулевого дня.
— И… какой тогда сейчас год?
— Сорок седьмой. Сорок седьмой год, первый месяц и… И чёрт знает, какой день.
— Получается… Всё началось в сентябре?
— Угу. Восемнадцатого — День Тишины. Наверное, единственный значимый день в этом новом мире — когда большая панихида прокатывается по всему миру, панихида по Земле. День нашей большой совместной ошибки. Потом уже редкие выжившие люди снова начнут приобретать всё то, что было утрачено… Но лишь с первого дня Нового мира имеет значение, кем ты есть. Или кем был (уже).
— Ну, а кем был этот «Кардинал» в Новом мире до того, как стать… Кардиналом?
— Ха-ха-ха-ха-ха… Не имею ни малейшего понятия. Думаю, всё ещё никем.
— Это опять про масштаб?
— Нет. Это уже в прямом смысле.
Переговоры Генриха «Отца» Гаскойна с незнакомыми ему людьми, заняли куда больше времени, чем с заместителем главы весьма масштабного клана — день медленно шёл к завершению, когда Уильям, проснувшись от слабых толчков услышал, что, наконец, пришёл его черёд. «Мальчика возьмите с собой, — указал юноша-прислужник, — Господин желает видеть вас обоих».
По пути в кабинет парень восхищался внутренним обустройством дома — даже невооружённым глазом было заметно, что такой роскоши серые глаза не видали ни разу за свою жизнь, но это восхищение спало, как только он увидел хозяина того места — Отца. Старого, сморщенного, седого и дряхлого.
