– Маркел, помоги, очень больно. А-а-а-а. – И она опустилась на ковер кабинета. Из руки кровь текла сильно.

Маркел мигом преобразился.

– Пахомыч, кушак живо. Фома, возьми Лизу, посади в кресло. Осторожно! Пахомыч! Бери выездную и гони в Аптекарский. В моей аптеке на втором этаже, ты знаешь, Генрих Саймс, лекарь. Бери его с саквояжем и ко мне, наметом. Выездная двоих выдержит. Пошееел! – рявкнул Маркел, и Пахомыч исчез, радостно крикнув:

– Рад стараться, ваше…

Видно, почувствовала что-то старая боевая лошадь.

Дальше кушаком перетянули руку. Кровь остановили. Но девушка, уж теперь всем ясно, знакомая Маркела, продолжала стонать и тихонько плакать.

– Давай, Иваныч, пойди в буфетную, возьми там икры да белой.

Фемистокл Иванович понимал – не до расспросов. Или политесов.

Маркел заставил девушку выпить большой фужер водки. Дал пососать ломтик паюсной. Еще свежая, только неделю назад из Астрахани привезли.

Девушка неожиданно стала засыпать, все время шептала: «Больно, больно». И вдруг вскрикнула:

– Мон дьё, что я с собой сделала. Я ведь была полная парфетка[9]. Что я скажу Марте[10].

В это время вошел Саймс, врач, провизор, служащий Маркела Авраамовича.

Как и Маркел, он начал действовать быстро. Попросил помочь положить девушку на обеденный стол в зале для приемов. И, естественно, посторонних удалиться. Вот так наши гости покинули гостеприимный дом аптекаря Маркела.

– Господа, видите, не до церемоний. Все объясню. Но пока лучше не спрашивайте. А чтоб не томились, открою немного занавес, да вы и без меня знаете: это графиня Миттрах Елизавета Николаевна. Все, все, друзья. Завтра увидимся и расскажу вам многое.

Гости ушли, а доктор Саймс продолжал «работать» над телом Елизаветы Николаевны. Графини, напоминаем, Миттрах.

Когда срезали прилипшее платье, оказалось, почти все тело иссечено мелкими осколками стекла.

Доктор принял единственно верное решение:

– Маркел Абрамович, даму нужно и желательно скорее в больничные условия. Мне предстоит удалить ей кисть почти полностью, да видите, тело нужно вычистить. У вас есть палаты для неизлечимо больных в Сокольниках. Дайте команду, туда мы ее поместим. Ежели вы считаете, все сделаем в приватном порядке, только мне этот случай непонятен. А знать, Маркел Абрамович, нужно. Для излечения девицы.

– Хорошо, сейчас дам команду. Семен, а Семен Никанорыч, быстренько сюда.

Семен появился, как ждал. Вообще, еще раз отметим, аптечное дело требует и выучки, и дисциплины, и быстрого соображения. Часто бывает – раскачиваться некогда. Коли что на улице случится: драка, или нападение ножевое, или флюс со щекой, или колики да поносы – весь люд мчится в аптеку. Иных скорых медвспомоществований пока не было.

Генрих Саймс, или Генрих Иванович, немец из-под Кёнигсберга, где и прошел хорошую школу эскулапа, был приглашен Маркелом давно. Когда Маркел задумал организовать в Сокольниках палаты для тяжелобольных женщин.

Вот туда и отправили пострадавшую графиню. Все делалось без огласки и обсуждений. Уж как кухарку Аглаю распирало, уж как мучило. Еще бы – в зале тело голое, да красавицы, да хозяин отдает приказы, как будто на Шипке, эх, ах, вот что рассказать-то будет. Или подружке Саше, или мадам Ирине, или даже аристократической Авдотье Саввишне, что с собачкой тротуары на Старой Басманной пачкает. Хотя оне, тротуары, и до мадам уже были запачканы.

Но! Пахомыч на Аглаю глянул только раз и тихонько рявкнул:

– Будешь ерзать – утоплю в Яузе.

И что вы думаете, ить утопит, мерзавец и убивец. Но часто он бывает добрым. В общем – лучше молчать, пока молчится.

Таким образом, в палатах лечебных в Сокольниках было срочно освобождено два помещения. Для проживания больной, вернее, пострадавшей дамы, и маленькая операционная, вроде как фельдшерский пункт.

Ну-с, процесс пошел.

Не будем рассказывать подробности. Они понятны.

Пациентка была усыплена хлороформом.

Генрих Иванович при ассистенте Николае Мясникове произвел частичную, но на 80 %, ампутацию левой кисти.

Медсестра Ольга тем временем выбирала из тела осколки стекла, обрабатывала йодом. А осколки аккуратно складывала в кювету по приказу доктора Генриха Ивановича. Который, кстати, в этой лечебнице был почитаем всеми, но особенно младшим сестринским персоналом.

Все было закончено. Теперь – только бы проснулась. После наркоза.

Конечно, графине Елизавете нужно было время, чтобы понять, где она, что с ней и почему так больно. Тело, особенно ноги, жжет немилосердно, а уж про левую кисть и говорить нечего.

Тут состоялась беседа Генриха Ивановича и девицы Елизаветы.

– Ну-с, голубушка, здравствуйте. Давайте знакомиться. Я ваш врач Генрих Иванович. Вы в клинике господина Куперника, Маркела Абрамовича, что в Сокольниках.

– Я знаю вас, доктор.

– Нет-нет, уважаемая, пока не знаете, но вот теперь мы уже практически знакомы. И, как говорят немцы, готт мит унс[11].

– Да нет, я с вами, доктор, знакома. Когда я умерла, вы были со мной. Но недолго. Затем, – Лиза помолчала немного, – какой-то сиреневый туман, и вы ушли. Вот я вас снова вижу, значит, я еще мертвая. Со мной это уже было, когда меня и моего Ванечку хотели повесить. – И она неожиданно заплакала.

«Бред, конечно, после хлороформа. Но пройдет», – подумал Саймс. Он велел дать больной немного валериановых капель, положить грелку к ногам и снотворные порошки. Пусть поспит.

Сутки прошли хорошо. Саймс, по настоятельной просьбе Маркела, из клиники не отлучался, к больной были приставлены две сиделки, тихие монахини из Святоспасского подворья. Да и сестричка Ольга заходила. Меняла многочисленные марлечки на порезах и тихонько поглядывала на культю левой руки.

По общепринятому медэтикету ампутированному о его потере или беде сразу после наркоза не говорили. Это все потом, потом.

Отобедала Елизавета Николаевна неплохо, одну паровую котлетку куриную да чуть пюре. И кисель, кисель. Кисленький, из непонятной ягоды, но Лиза просила его на тумбочке прикроватной оставить.

Доктор же вновь зашел. Весь персонал уже знал: лежит графиня Миттрах, красоты необычайной. И, мол, доктор наш влюбленный в нее прям без памяти, теперь здесь днюет и ночует, и молится в Преображенском храме, и свечки ставит, ставит.

Конечно, неправда, хотя красотой тела и лица наш эскулап, твердых взглядов Генрих Иванович, был немало удивлен. Скажем так.

Но в настоящий момент его заботили две вещи. Желательно было узнать, что же произошло с графиней. И, второе, как бы поосторожнее ей рассказать про руку. Все-таки для дамы света, да еще незамужней (это ему Маркел сказал), это известие – травма психологическая. Так-то вот.

– Здравствуйте, графиня Лиза, это снова я вам надоедаю, – начал Генрих свой визит.

– Да нет, что вы, доктор. Я вам так признательна, вы меня просто вытащили из огромной беды.

– Спасибо, хотя это мой долг. Вот только не смог спасти левую ладонь.

Неожиданная реакция Генриха удивила.

– Да ладно, все же рука-то сохранилась, уже хорошо. – «Как рассуждает, – мелькнуло у Генриха, – видно, шок уже прошел». – Правда, еще очень больно.

– Я решил, графиня, вам дать уколы с морфием. Морфин боль заглушает, только боюсь, чтобы не было привычки. Это очень опасно для пациента. Ну-ка, голубушка, расскажите мне, что же произошло. Я такого еще не видал, а пришлось повидать уже многое. Особенно в Российской империи. И не бойтесь, я могу хранить тайны.

– Да все тривиально, доктор. Я купила новое изобретение, примус. Залила, зажгла спичку и… дальше не помню ничего. Только взрыв сильный, да стекла почему-то полетели в комнату, вот и руку, что придерживала примус, обожгло и дернуло. А дальше я уже была не в себе. Бросилась, в чем была, к Маркелу. Я рядом квартирку в доходных домах снимала. Теперь, видно, не сдадут. А с Маркелом мы старые знакомцы. И проживаем рядом. Да иногда у князя Голицына на вечерах встречались.