***
Поэзия, будто посланная светом дальним, сочетающая в себе всю загадочность звезд. А сам поэт – доверитель красоты и поэтической гордой лиры.
Я, читающий поэтические строки, чувствую, как стихия моей души выносит меня из забытьи и уносит в мир чувствований, и я сливаюсь с ним. Из мучительного грешника современности, переполненного бездной недугов, я становлюсь существом нравственным, приличным на отдельное духовное… наслаждаюсь, живу, люблю, мечтаю и хочется утонуть в этих строках, и так и плыть по волнам своей памяти.
Душевно! Прекрасно! Светло! Легко! Уютно! Нежно! Глубоко!
Благодарю Бога, что он одарил нас талантом, пишущим такие изумительные стихи. И рад, что есть люди, умеющие чувствовать и понимать прекрасное:
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья,
Для чувств… всего.
Охватывая широкий простор человеческого бытия, в хронометре времени которого, по воле Творца, встречаются образы нынешних событий и их давние прообразы, автору хотелось, чтобы твой дух, читатель, просто захватило от открывающегося отсюда вида на смысл и ценность Пути и Судьбы каждого, так глубинно отраженных в творчестве поэта.
Будто неведомый скрипач играет ноктюрн Шопена, с души смывается вся тяжесть лет и возникает ощущение, что она летит за тучи, к небесам и звездам вслед, чтобы сказать вам: «Не откладывайте счастье на потом, лучше отложите все тревоги и суету». А главное – ваше мышление и понимание могут найти здесь, в стихах поэтов, представленных в книге, неиссякаемый оплот своему любопытству, верованиям и убеждениям: «Для вас истина ничего не значит. Вы променяли ее на грошовый уют и лестную славу мужей ученых» – Фауст.
Панцирность умственных напряжений, не допускающая потерю живости строчки, хитиновая легкая оболочка образов, происхождение ведущая из душевных коконов поэта, отправляемых на лист бумаги с осторожностью и изысканным приличием, с которой укладывают на брачное ложе девственницу. А затем образы и сюжеты разворачиваются подобно ночному метеоритному фейерверку, расходятся мягким зелеными побегами, ответвлениями, прорастают хрупкими щипами, поблескивающими от инверсий, предположений, полисемантики и скрытой двусмысленности- все это чудесным образом выпускает на волю воображение читателя, требующего от него уважительного отношения к поэзии, миру, людям.
Невольно всплывает в памяти изумительная по своей выразительности и проникновению в душу картина А. Дюрера «Поклонение волхвов». В картине та степень психологизма, возвышенного духа, легкого и мягкого настроения, которые ты, читатель, получаешь от поэзии Пушкина.
Поклонение волхвов, Альбрехт Дюрер, 1504
При жизни Пушкина (а в наше время – тем очевиднее) в общественном сознании авангардным становится вызывающая, безумная роскошь, сладострастный всеохватный разврат, глумливая и бесстыдная до ужаса демонстрация вседозволенности, всепозволительности, когда естественной целью бытия – единение и согласие людей – брезгуют, игнорируют, а средства удовлетворения простейших инстинктов и похотливых вожделений приобретают статус самоценности.
И более внятнее, и вразумительнее – водворяется во всех тайниках души моего современника всеядная кладбищенская мораль, одержимая эосфорическим духом («нищие духом»), процветающая на постоялых дворах и в мелких лавочках. И так как эти привязанные к земле души большею частью простейшего прямолинейного развития, ум человеческий у них в подмастерье – он для них «дурачок», «простофиля» ((le dupe) – самоуверенность их, «апломб нижегородского шулера» (Чехов), пропорциональна их невежеству, и весьма узкий круг своего опыта они выдают за весь человеческий мир: «Они мнят, что галденье их захолустного городка является говором всего мира».
Лицемерное Я, «артистически» хитрое и многоязычное тщеславие» ( по Ларошфуку) как сущность свиноподобного бытия их , которое все честное и моральное отрицает, во всем видит материальность, которое искусно рядится в восхваляемые «добродетели», ничему не верит, весьма часто пребывает в прострации и апатии, влечет простолюдина к нищете или к отрешенность от жажды жизни ( как пример, сладкоусыпляющая нирвана Гаутамы Будды): «покрывается тиной похотей и вожделений, ржавчиной страстей, окутывается туманом плотскости, чувственности и сладострастия… это означает «вторую смерть» (Откровение Иоанна).
Паралич сознания и каталептическое сознание, если использовать язык психологи; смешение бытия и быта, неразборчивость и безразличие добра и зла. Сформулируем так – план богов эзотерического (а вполне допустимое – и обыденного) Зла, полный элементов энантности (сопротивления, враждебности): знание без веры и вера без знания; более образно – падение с атмического (духовного, божественного) плана на маназический, змеиный (как пример, библейский, когда происходит сакрализация змея в Эдеме у дерева познания добра и зла; когда Адам познал «мудрость богов», но богом не стал…:
Со славы, вняв ее призванью,
Сбирай оброк хвалой и бранью —
Рисуй и франтов городских,
И милых барышень своих,
Войну и бал, дворец и хату,
Чердак, и келью, и харем..
И в эпоху николаевской России, и в наше парадоксальное время, свитое из светлых надежд и горечи забвений совести, наигранность и прикрытое пренебрежение к простому человеку распространяется как яд рептилии. «…изгнаны навеки//Надежда, мир, любовь и сон…» (Пушкин). Глумливое, и так угнетающее личностное, извращение в сути понятий «Свобода», «Вера», «Справедливость». Броское и искрящееся в своем «Сатанинском смехе» (из Пушкина) предательство духа нации. И не только из алчности, и похоти, а как референтность, доказательство до очевидного, осязаемого некой властной силы ее решимости возвести данное всенипочемство (спесь, надменность, лицемерие) как редкие Величие и Подвиг, как самодостаточную иллюзию ( из расчета на «слабоумие народа») спаянности, слитности, цельности нации:
Вдали тех пропастей глубоких,
Где в муках вечных и жестоких
Где слез во мраке льются реки,
Откуда изгнаны навеки
Надежда, мир, любовь и сон,
Где море адское клокочет,
Где, грешника внимая стон,
Ужасный Сатана хохочет . . .
Мы точно знаем, взрослые и зрелые, стоит только пойти по пути манипулирования дыркой от бублика – повторения чужих мыслей, чужих слов и чужих поступков – и вскоре душа пустеет, становится ленивой и какой – то трухлявой: лишь из телевизора узнавать, что ты думаешь; ты думаешь… но это не так…; думать – это тяжело, поэтому и рассуждаешь…Наша душа, наше сознание, все наши чувства, краски мысли берутся у других, органически чужеродны нашей сущности, нашему характеру. Мы завоеваны другими. Покоренный, данник чужой силы, раб прихотей иных, пленник завоевателей других. Нас нет как силы, создающей собственные овины и табуны молниевидных коней – радости и счастья: "Пил, ел, скучал, толстел, хирел…// Среди плаксивых баб и лекарей» – Лермонтов.
Этот принцип нарастания эмоциональной значимости и возвышенности жизни отразил поэт, душу которого разбудил пистолетный выстрел киллера, убивший Пушкина: