— Милостью Господина сегодня решится судьба Амвелеха.

— Я должен тебе рассказать, отец, — решился было Айзек, но Абрахам жестом остановил его.

— Сегодня утро завета, остальные дела не имеют значения. Позже, — жрец наконец посмотрел на сына. — Ты мне расскажешь обо всём позже.

Он до боли сжал плечо юноши, затем отпустил и, отдав дулосу приказ, пошел к ступеням. Ай­зек поплелся следом. Мо­лит­ва не очис­ти­ла сер­дце, не на­пол­ни­ла ра­достью и тре­петом, как бывало с ним раньше. Он вглядывался в напряженную спи­ну от­ца с тревогой и немым удивлением. Не таким он представлял себе утро завета.

Когда старик и юноша скрылись из виду, из другого лаза выглянула девушка. Она сделала несколько шагов, потом остановилась. Лия, сидевшая у входа, высыпала новую пригоршню зерен меж каменных жерновов.

— Отпусти их, Ривка. У них своя дорога, у нас своя. Займись делом, — голос её звучал доброжелательно, но Ревекка вздрогнула и обернулась. В глазах блестели слёзы.

— Когда вернулся архонт?

— Ночью, — женщина не отводила взгляда от мельницы. — Они не нашли их. Аарон сказал, есть надежда, что они живы. Сам Ликократ обещал жрецу из Закрытого города их вернуть, — Лия нажала сильными руками на рычаг, жернова с натугой заскрежетали, — но я не верю, что они вернутся. Всё в руках Господина, дочка, суета и тщетные надежды нам ни к чему, они только заставляют ждать и страдать еще больше. Вершить людские судьбы — дело Господина, а наше дело маленькое. Зря Аарон поднимает пыль — только тебя, дурочку, смущает.

— Аарон хоть что-то пытается делать! — воскликнула Ревекка. Она сжала кулаки. Лия подняла на нее спокойный взгляд.

— Милка была твоей подругой и моей дочерью, — сказала она. — Теперь она в лучшем из миров. Мы все там будем.

— Если она мертва, — мстительно выпалила Ревекка, — а, может быть, её и сейчас насилуют бандиты Ликократа!

Женщина замерла, как от пощечины. Ривка пожалела о своих словах, но Лия снова взялась за миску с зерном и проговорила:

— На то воля Господина. За её страдания воздастся — так говорит жрец. Да будет так.

— Нет никаких воздаяний! Нет! Есть только смерть!

Ревекка отступила на шаг, потом еще на один, повернулась и побежала к ступеням. Лия встревожено закричала вслед:

— Куда ты, Ривка? А ну, не глупи! Наломаешь дров… Подумай, сколько боли ты причинила матери!

Но девушка уже бежала вниз по ступеням. Лия стряхнула муку и пыль с подола и, покачав головой, взялась за жернова. «Замуж бы её выдать, пока не нагуляла, — подумала она, — за того же Аарона. Оба сумятники… Но Милку-то… жалко. Ох, тяжко». Женщина стерла с щеки несуществующую пылинку согнутым запястьем, чтобы не испачкать лица, и снова принялась за дело.

Тос­ка — это ис­пы­тани­е во­ли и ве­ры перед великим таинством, пытался себя приободрить Айзек, чувствуя, что даже мысли о Ревекке не могут рассеять душевную смуту. Они шли пешком, из-за слабости отца — очень медленно, и это промедление с каждым шагом становилось всё невыносимее. Отказ от гиппосов только из аскетических соображений казался Айзеку глупостью, но он не посмел перечить отцу. Впереди ехал Элизар с баллонами воды и аргона-хюлэ. Вчера фамильный дулос ворковал с детьми илотов и весело переругивался с харанскими женщинами, вызывая в Айзеке изумление богатством словарного запаса, а сегодня он снова походил на бездушную машину. Всё вокруг казалось мёртвым и пустым. Что-то было не так в окружающей обстановке. Что-то тревожило и никак не вязалось с великой миссией обновления мира. Через час должно было свершиться чудо, они должны были ощущать торжество и трепет перед тайной Господина, но вместо этого Айзек чувствовал себя подавленным и несчастным. Этот диссонанс тревожил. Как не пытался он заставить себя почувствовать радость, предчувствие беды становилось только сильнее. Айзек хотел было отвлечься разговором, но отец, погруженный в мысли, отвечал мягко, но односложно. Айзек сдался.

Он думал о своей беспомощности, о том, стоит ли вообще спасать жиз­нь, которая не­из­менно за­вер­шается болезнью и смертью. Оправдано ли страдание илотов и то зло, которое они терпят? Есть ли необходимость продолжать это круг? От Хаоса к Закону, и от Закона снова к Хаосу. Отвратив гибель от Амвелеха, они подтолкнут маятник жизни к порядку, но однажды он снова качнется в сторону беззакония и упадка. Пророчество сообщало, что Новый Эдем станет убежищем новых богов, но вопрос о том, кто из ныне живущих и уже умерших пополнит их ряды, до сих пор вызывал ожесточенные споры. Айзек не знал, хочет ли он стать богом, он не знал, что это значит, но не хотел и умирать. Он был уверен только в том, что хочет снова увидеть Ревекку, целовать и обнимать ее, как прошлой ночью, и больше никогда не думать о конце времен и о своей роли в нём.

Словно вторя мыслям Айзека, Абрахам вдруг заговорил, повторяя стихи из книги Пророчеств:

— Космос сей, не созданный ни людьми и ни богами, пребывает во веки — Огнь Присноживый, мерно вспыхивающий и мерно потухающий. Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля — смертью воды. Путь вверх и вниз — тот же самый. Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают…

— Отец, — прервал его Айзек, — где мы возьмем животное?

Абрахам какое-то время молчал, потом медленно проговорил:

— Господин укажет.

Айзек посмотрел на него, не понимая. То же Абрахам ответил в первый раз, в Амвелехе. Но разве мог верховный жрец приступить к таинству неподготовленным, только уповая на Господина? Айзек понял, что отец лжет. На несколько секунд их взгляды пересеклись, и Айзек отвернулся первым, испугавшись отчаянной, почти безумной, решимости в глазах отца.

— Господин укажет, — повторил Абрахам и приказал дулосу подъехать и дать ему напиться. Жар пустыни нарастал. — Осталось немного, Айзек. Будь сильным.

Жар­кое сол­нце уже оза­ряло ры­жие скло­ны гор, ког­да впе­реди по­каза­лись ру­ины древ­не­го го­рода. Его зи­яющие ды­рами сте­ны тя­нулись по плос­ко­горью Хар а-Мóриа, опо­ясы­вая пра­виль­ным пря­мо­уголь­ни­ком воз­вы­ша­ющу­юся в цен­тре многоступенчатую баш­ню Нэ­оса. Ос­та­вив ду­лоса за стеной, они взя­ли за­пасен­ное топ­ли­во и всту­пили в древ­ний го­род уже вдво­ем. Ай­зек нес баллоны с ар­го­ном-хю­ле, они были тя­желы, но по обы­чаю рабы не могли войти в свя­щен­ное мес­то. За­рос­ли не­высо­ких кус­тарни­ков за­поло­нили всё прос­транс­тво меж­ду кам­ня­ми, не­ког­да слу­жив­ши­ми опо­рами до­мов, и ис­то­чали тон­кий при­ят­ный аро­мат, но животных здесь не было.

Храм почти не пострадал от времени и войны и возвышался над руинами и окружающими горами, как молчаливый древний идол. Оказавшись внутри, Айзек выдохнул с облегчением: древний нэос ут­ра­тил боль­шую часть кры­ши и не так давил сверху, как его клаустрофобически тесные коридоры. Ясное небо над головой — единственное, что удерживало Айзека от паники.

Они вышли в главный зал. Он был пуст, только ал­тарь, це­ликом выточенный из скаль­ной по­роды, сос­тавля­л его уб­ранс­тво. В священных тек­стах го­вори­лось, что из этой ска­лы родилась планета. Это был кра­еуголь­ный кам­ень ми­роз­да­ния, из которого был пос­тро­ен нэ­ос Ам­ве­леха, единс­твен­ное ка­мен­ное со­ору­жение Бла­гос­ло­вен­но­го Го­рода, но да­же там эта ска­ла не ка­залась та­кой пу­га­ющей. Рас­сы­па­ющий­ся от старости ал­тарный ка­мень был че­рен от про­литой на нем кро­ви и аргона-хюлэ. Казалось, что жертвы приносились здесь совсем недавно. Айзеку даже послышался едкий и пряный запах крови. Он коснулся камня пальцами. Кровь на нем была липкой. Она пропитала алтарь, влилась в тре­щины камня, которые были черны и глубоки и походили на морщины. Под алтарем, по преданию, скрывался высохший колодец, куда стекала кровь, смешанная с аргоном-хюле в «присноживом огне» единения. Ве­ками здесь про­лива­лась кровь, чтобы задобрить богов и склонить их на свою сторону. Это была станция, но с обратным ходом: кровь животных отдавалась в обмен на благоденствие. Любому из добродетельных жителей Амвелеха, исполняющему ноэтическую молитву утром и вечером, подобный обряд показался бы кощунством, каким он казался и Айзеку, когда он впервые о нем услышал. Теперь его уже не удивляло подобное варварство, наоборот, ему казалось, что подобный обряд больше соответствует кровожадной природе человека.