— Я больше не играю в куклы, Шики… Я понял, что все они мертвы, и поэтому не имеет никакого смысла пытаться им угодить. Ты меня понимаешь?

Он поднялся и вытер нож об одежду растерзанного трупа. Взглянув на меня, с сожалением вздохнул.

— Вот и ты больше не выглядишь красивой. Ты тоже мертва, ведь так, Шики?

Накамура все еще не сбросил с себя облик Микии, он выглядел так, словно просто забыл переодеться, но теперь это уже не имело никакого значения. Я знала, что убью его. Так или иначе.

— Не так, как тебе бы того хотелось, Накамура, — усмехнулась я, разглядывая свои пальцы. Сжав-разжав кулак, я подняла глаза на мастера и ринулась вперед, отводя назад правую руку. Безумие придало Накамуре изворотливости, он отклонился и попытался наотмашь ударить меня ножом, но я пнула его ногой в живот, на лету хватая и выворачивая запястье. Раздался противный хруст и я снова, в который раз за эту ночь, увидела полный боли взгляд Микии.

— Больно…

Я выпустила его руку, чтобы поймать нож, и, прежде чем я успела им воспользоваться, Накамура отскочил от меня, нелепо, но одновременно с какой-то звериной ловкостью. Выхватив резак из своего набора, он безумно улыбнулся и бросился к самому краю крыши.

— Давай умрем вместе, Шики! — закричал он в каком-то безумно восторге. — Я люблю тебя… Мы будем вместе навеки!

«Он даже не хромает. Дура…» — запоздало отметила я про себя, медленно приближаясь к нему. Злость снова завладела мной, заглушая боль и чувство вины. Это он был виноват, в том, что я сделала с Микией. Его фиглярство, маски, его безумие, его ложь. Моя слабость сейчас, боль и утекающие силы — тоже его вина.

Я бросилась вперед. Перед глазами вспыхнули линии, пальцы сжали знакомую рукоять, а тьма в душе сладко сжалась в порочном предвкушении…

Лицо Микии распадалось на куски. Безумный глаз на выкате с алыми прожилками капилляров, шрам под развивающейся челкой и блаженно растянутые губы, что-то неясно шепчущие, уговаривающие меня, как ребенка — в одно мгновение всё это мелькнуло перед моими глазами, разваливаясь бессмысленной грудой мертвенно-серых кусков плоти. Пальцы его и без того уже сломанной руки потянулись к моему лицу, но не для того, чтобы оттолкнуть, защититься, вырвать мои глаза, а только, чтобы коснуться.

Он, верно, считал меня своей куклой.

Багряные трещины наполнились кровью и взорвались, опадая серыми кусками мертвой плоти, некогда бывшими пальцами мастера Накамуры. Я встретилась с ним взглядом и успела увидеть в его единственном раскрытом глазу боль, обиду и злость. Так мог бы посмотреть на меня Микия, если бы я не сбежала.

Я снова занесла над ним свой нож, но он успел скрестить с ним свой резак за секунду до того, как я вспорола ему горло.

— Шики, ты не можешь убить меня, — прошептал он губами Микии, — ты не должна.

Резким движением ножа я оттолкнула его от себя, и он, выронив резак, врезался спиной в жесткие оградительные перила и с жалобным вздохом осел, но уже через секунду вскочил на ноги и бросился прочь.

Черт возьми, всё повторяется снова и снова, как заезженная пластинка: ночь в бамбуковой роще, ночь на заброшенном складе, даже ночь с той парализованной психопаткой, страдающей нездоровой тягой к полетам. Так ли мне нужна эта обычная жизнь, если всё это повторяется снова и снова?

— Хочешь проверить? — без всякого выражения ответила я в пустоту, и в несколько прыжков нагнала свою жертву. Зажав нож в зубах, я схватила его за ворот куртки и дернула его на себя, заставляя повалиться навзничь.

Я должна покончить с ним… Я так хочу этого.

Двойник Микии рухнул к моим ногам. Наступив на его правое запястье ботинком, я встала коленом на его грудь и занесла нож над его лицом. Я отчетливо поняла, что должна сделать: вонзить нож прямо в его ненавистное лицо. Провернув его, я поведу в сторону, прямо по багряной линии, распарывающей реальность. И тогда снова всё будет в порядке. Только я и пустота. Никаких эмоций, никаких чувств, никакой слабости. Никакой неуверенности.

Капля крови с моего ножа упала на его щеку, расплываясь под искривлениями линий смерти. Я замерла, глядя, как его лицо, лицо Микии искажается от гнева, страха, обиды, как кривятся его губы, как тянется к моему лицу окровавленная культя без пальцев.

— Ши… Ки…

Его вина? Нет, он только жертва. Такой же слабак, как и я.

Его хрип прервался моим ударом.

Да, я наверняка не прощу себя.

Я вонзила нож в его щеку возле уха и резким движением разорвала его лицо надвое, словно желая вывернуть его наизнанку и воплотить в его лице жуткую улыбку клоуна.

Не прощу, если оставлю жизнь тому, кто стал свидетелем моей слабости.

Он забился подо мной, судорожно кашляя и давясь кровью, хлынувшей ему прямо в горло, заливавшую ему подбородок и стекавшую к ушам. Я немного подвинула колено едва прикрытое лохмотьями юкаты, чтобы не испачкать его кровью…

… того, кто с такой легкостью сорвал с меня все маски. И едва не заставил поверить, что последняя из них — и есть мое истинное лицо.

Я поддела ножом окровавленный пласт его кожи, и она отвалилась, словно кусок мягкой податливой глины, обнажая другие линии, другую кожу, другое лицо.

Я все еще хотела его убить. Это моя сущность, моя жажда, моя страсть и мой грех — то, что скрыто от посторонних глаз. Но это не мое лицо, это тоже маска. Как та, которую вырезал Накамура — «Шиндзя» — демоницы, которая когда-то была женщиной, но утратила человеческие черты, оказавшись во власти злобы, обиды и жажды мщения.

Мое истинное лицо не знаю даже я, его видит только Микия.

Борясь с омерзением, я смотрела в распадающееся под моим ножом лицо Накамуры, обнажающее за трещинами смерти новую личину. Убивая его лицо, я находила все новые и новые изломанные багряные линии, все новые маски, снова и снова. Но, наконец, я увидела источник. Черная переливающаяся вязь пульсирующих вен чужой магии, пронизывающая слабую душу мастера. Я опустила нож в черное брюшко этого переливающегося паучка, крепко вцепившегося в Накамуру своими множественными лапками, и провернула лезвие.

Лицо Накамуры стало прежним. Грязным и окровавленным, но тем, которое я видела там в уютном дворике его дома. Он был без сознания, возможно, стал «овощем» от моих манипуляций, но он, несомненно, был жив, я сдержала обещание, остальное неважно.

Поднявшись с колен, я с трудом сделала несколько шагов к лестнице и оперлась рукой о бетонную стену рядом с дверью. Моя рана все еще кровоточила, я чувствовала дурноту и головокружение, но всё было уже кончено.

Простит ли он меня?

***

Не знаю, как я оказалась сидящей на бетонном полу. Я закрыла глаза всего на мгновение, но, кажется, прошло гораздо больше времени.

Нужно уходить.

Болезненно поморщившись, я попыталась подтянуть ноги. Внутренности скрутило раскаленным жгутом, и я почувствовала как рот переполняется кровью. Нож, который, как оказалось, я все еще бессознательно сжимала в руке, с противным скрежетом царапнул бетон, и я разжала ладонь, выпуская его из пальцев. Мои пальцы, ладонь, предплечье выше выше запястья покрывали грязные бурые пятна. Оборванная юката вся была пропитана кровью — моей, Накамуры, той неудачливой девчонки, его жертвы. Ее тошнотворный запах укутывал меня с ног до головы. К этому я стремилась? Думаю, да. По крайней мере часть меня была удовлетворена.

Я прикрыла глаза и откинула голову назад, чувствуя, как губы раздвигает противоестественная улыбка.

Всё кончено. Нужно уходить. С минуты на минуту здесь будет полиция. Но мне хотелось посидеть так еще несколько минут, закрыть глаза, уснуть, забыться. Я знала, что это признаки потери крови, и самое последнее, что стоит теперь делать, это сидеть тут с закрытыми глазами, но внизу меня ждало объяснение с Микией, поэтому я медлила. Я не хотела его видеть сейчас. И не хотела, чтобы он видел меня такой.

Но моему желанию не суждено было сбыться. На лестнице раздались шаркающие шаги, тяжелое загнанное дыхание и я поняла, что это Кокуто. Пришел меня остановить. Спасти от самой себя. Простить?