— Ты псих, — сказала Марина и обеими руками оттолкнула Сёму от себя. — Это всё вымысел, Сёма, нет никакого БОБА, я его придумала. Ты что и правда во всё это поверил?

— Нет-нет, ОН существует. Я знаю это! — Сёма шагнул к Марине, но она взглянула на него так, что он остановился.

— Больше не прикасайся ко мне. Это гадко, — сказала она и отвернулась. Прижавшись к дереву лбом, Марина провела пальцем по его исписанному стволу. — Я знаю, я сама виновата. Поэтому с этого момента я буду говорить тебе только правду. Согласен?

— Да, но что… — «случилось» хотел спросить Сёма, но Марина его перебила:

— Я тебе уже говорила: что бы тут не произошло, это ничего не изменит. Это правда, — вдыхая запах древесины, стоя спиной к Сёме, она грустно улыбалась. — Когда мы вернёмся, я снова буду делать вид, что тебя нет, потому что… потому что… — она сделала над собой усилие, — потому что ты изгой и неудачник, Сёма. Я не хочу, чтобы и меня считали такой же.

Марина боялась поворачиваться. Этот страх, казалось, парализовал её, но когда он попытался что-то сказать, она заговорила ещё быстрее и громче.

— Мне просто было жалко тебя. Я думала, что смогу тебе помочь, но это невозможно! Ты ходишь за мной, улыбаешься, как идиот, и меня это достало. Мне стыдно находиться с тобой рядом, понимаешь? Ты же чертов псих! Недоумок. Ты… ты… когда себя в последний раз видел в зеркало? Я просто не могу быть с тобой! Это уже не доброта, а лицемерие. Я не знаю, что ты там себе навоображал, но я говорила с тобой, нежничала всё это время, только потому, что мне было тебя жалко. Нет, даже хуже, глядя на тебя, я понимала, что мне есть куда падать. Я мерзкая! Я противна самой себе. Разве ты не видишь? А теперь, из-за тебя, из-за того, что ты меня облапал, навоображав тут любовь с большой буквы, меня и вовсе выворачивает. Я чувствую себя грязной и гадкой. Ты не виноват, Сёма, но знал бы ты, как я тебя ненавижу! Как я всех ненавижу!

— Нет, ты не гадкая! Не гадкая! — закричал вдруг Сёма, срываясь на визг и пытаясь перебить её. Марина повернулась к нему, готовая снова расхохотаться, но увидев его лицо, она испугалась того, что натворила. Особенно поразили её его руки: он стискивал сжатые в кулак побелевшие пальцы другой рукой, словно изо всех сил пытался удержать их от чего-то.

— После всего, что я тебе сказала? Я и не гадкая?

— Нет, ты не такая, — Сёма стоял, опустив голову, так что волосы закрывали его глаза, и Марина не видела их выражения. Ей показалось, что он плачет, но, когда он заговорил, в его голосе не было признаков слёз. — Это ОН! ОН тебя заставляет! Это БОБ! — губы его тряслись. Марина увидела, как слюна протянулась от уголка его рта и порвалась, взлетая с новым криком. — Всё именно так, как ты сказала. Но не сейчас, а до этого! ОН заставляет тебя нападать. Бить! Рвать и ломать, чтобы больше не бояться! Я знаю! Но ты не должна, — он поднял голову, и Марина увидела его взгляд — влажный, блестящий и умоляющий, — ты не должна нападать на меня, это мне это неприятно. Я же как ты. Как ты!

Он кричал ей о своей любви, но Марина всё поняла иначе: ей снова почудилась его тень, тень изгоя и недоумка, заслонявшая от неё её лучшее будущее. В его «как ты» она увидела намёк на её собственное жалкое положение, желание утянуть её на самое дно, туда, где ей придется смириться со своей ничтожностью и до конца жизни успокаивать себя байками о том, что она не такая, как все. Ей вспомнилось пьяное лицо матери, её жалобы на судьбу, отца и безденежье, бесконечный самообман, крутящийся вокруг очередной спрятанной в бельевом шкафу бутылки, и ей стало тошно. Нет, не БОБ толкал её на это, не чертовы паразиты в мозгу заставляли её нападать на дворового придурка Сёмушку, который не мог ей даже ответить — это была её злоба, вопль безысходности и бессилия перед тем, что её ждало, но с чем она никак не хотела смириться.

Сёма продолжал что-то бессвязно кричать, брызжа слюной, выкатывая глаза и сжимая кулаки, и Марине вдруг захотелось, чтобы он её ударил. Сильно ударил, в кровь. Она это заслужила.

— Я же пытаюсь тебе сказать! — его рассерженное и одновременно испуганное лицо приобрело сосредоточенное выражение. — Я изменился. Теперь всё изменилось. Ты же сама говорила, это место, БОБ, меняют тебя, дают силы. И я теперь сильный, сильный для тебя. Я защищу нас от всех, ты не должна бояться. Только не надо на меня нападать. Мы ведь одинаковые!

На его побелевшей одутловатой щеке отчетливо выступил дурацкий рисунок, и Марина горько усмехнулась.

— Изменился? Стал сильным? — спросила она с сарказмом, — и что же ты сделал, Сёмушка? Дал отпор обидчикам или, может быть, толкнул того, кто слабее?

— Откуда ты… — Сёма с ужасом и будто бы с благоговением посмотрел на Марину. Он хватал губами воздух, но не мог выдавить из себя ни слова. Она всё знала? Неужели БОБ сказал ей? — Я…

Внезапно Сёма понял: то, чем он хотел похвалиться, стало таким же пустым и ничтожным, как он сам. Всё то, что наполняло его вчера и сегодня силой, сдулось, как воздушный шарик. Это было не то. Всё не то. Его сила, его смелость оказались миражом. Сёма лихорадочно пытался вспомнить лицо той женщины, её страх, чтобы вновь ощутить силу и собственную значительность, но видел перед собой только лицо Марины, которая глядела на него с выражением презрения и жалости. Сёма растерялся, он не мог понять, почему то, что казалось значительным только несколько минут назад, теперь стало ничем. Он снова ссутулился, скукожился, как та женщина на полу. Он снова превращался в точку, в абсолютный ноль.

— БОБ… Боб… — бормотал Сёма, — почему?

— Зря я тебе рассказала. Но кто ж знал, что ты такой впечатлительный, — заговорила Марина, но Сёма её не слушал. Он прислушивался к звукам леса, пытаясь прочитать в них ответ. Его снова окутал тот кисловатый запах, снова захотелось помыть руки с мылом, снова захотелось домой. Сёма подошел к дереву, дотронулся до него рукой, а потом принялся его царапать, ломая об него ногти и сдирая пальцы в кровь.

— Сёма? — испугавшись, Марина смотрела, как он скребет древесину, как мелкие острые щепки впиваются ему под ногти, ранят нежную кожу под ногтями. — Сёма, прекрати! — но он продолжал, не слыша её и не замечая боли, с тем же сосредоточенными выражением, оставляя всё новые следы крови и кусочки ногтей в вспаханных бороздах.

— Ты меня пугаешь! Прекрати сейчас же!

Марина попыталась отодрать его от дерева, но он её оттолкнул, и она упала.

— Сёма, прости меня! Я перегнула палку. Прости меня, слышишь? Пожалуйста, прекрати! Сёма, Сёмочка… — забыв встать с колен, она, как была, ползком по земле бросилась обратно к нему и обняла за ноги, словно желая удержать. Это было бесполезно — держать его так, за ноги, но, как ни странно, это помогло. Сёма опустил руки и долго молча стоял, вглядываясь в оставленные полосы стеклянным взглядом.

Отпустив его ноги, Марина осталась сидеть на земле, всхлипывая и вздрагивая всем телом.

— Ты права, — нарушил молчание Сёма, спустя долгое время, и посмотрел на неё осмысленным, но странным взглядом, — этого мало.

Достав сигарету, он зажал её между дрожащих перепачканных в крови пальцев и, перебросив пачку Марине, попытался прикурить. Обессиленная от испуга и пережитых эмоций, она встала и взяла из его рук зажигалку.

— Больно?

— Нет.

— Врёшь.

— Ты тоже.

— Пойдем домой?

— Нет.

Прикурив две сигареты — себе и Сёме, Марина отдала ему зажигалку, задержавшись взглядом на его лице, затем повернулась и пошла прочь.

— Тогда пойдем дальше, — сказала она.

— Пойдем, — отозвался Сёма.

========== VI ==========

После ссоры у дерева они больше не разговаривали, просто гуляли по лесу и курили до тошноты. Марина отдала Сёме свои черные вязанные перчатки, чтобы если не остановить кровь, то хотя бы скрыть болезненный вид Сёминых пальцев. Когда сигареты закончились, она отвела его «на сопку», точнее: на торчавшую из неё, как большой палец, скалу, откуда открывался неплохой вид на черные бесснежные горы и маленький городок в продолговатой ложбинке между ними. Несмотря на сомнения Марины, Сёма решил лезть наверх. Скала оказалась хрупкой: камни, за которые он пытался ухватиться, и те, на которые он ступал, съезжая вниз, превращались в мелкое крошево и клубы пыли. Глядя на прилипшую на перчатки пыль (должно быть там, где их пропитала кровь) Марина поморщилась и, схватив Сёму за рукав, потащила его в обход — к тропинке, которая вела на вершину горы, с которой можно было безопасно попасть на скалу.