Фиона писала дочери письма почти каждый день, говоря, что та всегда может вернуться домой, что никто не будет ее осуждать. Через несколько недель письма стали возвращаться к ней, нераспечатанными.

А потом, по прошествии почти года – года разговоров с полицией и адвокатами, и с людьми из групп поддержки жертв сект – Дэмиан с Фионой снова приехали в лагерь. Они взяли с собой телохранителя, нанятого в Болдере. Никакой патрульной машины, никакой полиции. Они не собирались похищать Клэр, просто хотели настоять на разговоре. Им открыла дверь женщина, покрытая экземой, и сказала, что Клэр и Курт ушли месяц назад. И она не представляла, куда; и никто не знал.

Дэмиан пошел на болдерский фермерский рынок, где был прилавок у членов «Осанны», и сказал им с беззаботным видом, что он договорился в прошлый раз об одной сделке с парнем по имени Курт. Не здесь ли сегодня Курт? Один из них сказал, что брата Курта с ними больше нет. А другой закатил глаза.

И Фиона подумала: «Что ж, по крайней мере, они отсюда выбрались. Пусть даже она по-прежнему с ним». Она подумала, что, возможно, вскоре Клэр свяжется с ней. Но напрасно. Они наняли детектива в Чикаго, и он с радостью взял их деньги, но его поиски ни к чему не привели. Они обращались в службу розыска пропавших людей, но взрослый, который просто не хочет общаться с тобой, не считается пропавшим.

Вместо того, чтобы спросить, почему Фиона ничего больше не сделала, Арно спросил:

– Это было типично для вашей дочери? Она увлекалась религией?

– Нет, – сказала Фиона. – Это самое странное. Она всегда была бунтаркой. Она бросила группу скаутов, бросила оркестр, ни с кем не встречалась дольше пары месяцев. До Курта.

– У нее есть причина избегать вас?

Фиона всадила вилку в омлет и вытащила, глядя, как между зубцов стекает сыр.

– У нас бывали разногласия, но ничего особо страшного.

Она могла бы пуститься в разъяснения об их головомойках, о том, что Клэр всегда была ближе к отцу, чем к ней, но после развода отдалилась от них обоих, о своем чувстве вины и самокопаниях, не отпускавших ее с тех пор – но все это только запутало бы детектива.

– Просто некоторые люди проблемные уже с самого рождения, – сказала она. – Горькая правда, но это так.

Она неважно себя чувствовала. Ее мучила жажда, но вода, которую ей принесли, была газированной, а она этого не выносила. Она сделала крохотный глоток, но это было хуже, чем совсем не пить.

– Этот приятель ее бьет? – спросил Серж.

И хотя вопрос был закономерный, Фионе не понравилось, что он вмешивается не в свое дело.

– Я так не думаю. Нам попадались в интернете публикации, что члены «Осанны» бьют своих детей. Для дисциплины. И я уверена, этим дело не ограничивается. Но я давно знаю Курта. С тех пор, как он был мальчишкой. Он ладит с животными, понимаете? Не думаю, что можно бить женщин и нравиться животным. Животные почуяли бы это.

Арно медленно кивнул.

– Давайте предположим, она оставила секту, когда узнала, что беременна.

Фиону это впечатлило. Они с Дэмианом пришли к такому же заключению, но только через много дней после того, как просмотрели это видео, после бессонных пьяных ночей в разных городах, после обсуждения планов действия и выстраивания теорий по телефону. За последние пятнадцать лет между ними еще не было таких хороших отношений, но какое теперь это имело значение? Периодически она слышала в телефоне голос жены Дэмиана, и тогда он говорил: «Карен думает, нам нужно попробовать то-то и то-то», но все ее советы всегда были бесполезными.

У Карен недавно обнаружили рак груди, в операбельной стадии, и ей назначили облучение на следующую неделю – поэтому, а еще потому, что Дэмиану надо было преподавать, его сейчас и не было с ней.

– А семья приятеля? – сказал Арно. – Он связывался с ними?

– Я знаю только его мать, – сказала она. – Она не особо… она не хочет иметь с ним ничего общего.

У нее была тяжесть в груди, а голову наполнял серый шум. Она почувствовала руку Сержа на своей руке и увидела омлет необычайно близко. Она упала на стол.

– Она прилетела только этим утром, – доносились слова Сержа.

– Она ничего не поела, – сказал Арно.

– Я отвезу ее домой.

– Я вас слышу, – сказала она. – Я здесь.

– Я подгоню свой мотоцикл.

– Нет! – сказала она. – Мы не закончили!

Арно сложил свою салфетку аккуратным треугольником и засунул под край тарелки.

– Нет, мы закончили. Теперь мое дело – наблюдать.

Несколько недель после поминок Нико ни у кого не было желания развлекаться. Кому ни позвонишь – каждый везет еду Терренсу, или ты сам везешь еду Терренсу. Или люди болели, обычными болезнями, вроде простуды, из-за похолодания. Ребята, у которых были семьи, улетели отмечать с ними День благодарения, изображая натуралов перед племянниками и племянницами, убеждая бабушек и дедушек, что они встречаются с кем-нибудь – ничего особенного, просто приятные девушки. А когда отцы припирали их к стенке в гаражах или прихожих, заверяли, что нет, они не подхватят эту новую заразу. Чарли со своей мамой, как британцы, не отмечали этот праздник, несмотря на увещевания Йеля, что это день всех иммигрантов. Британских иммигрантов в особенности! В итоге Йель приготовил курицу Корниш для себя, Чарли и гостей – Эшера Гласса, Терренса и Фионы. Тедди и Джулиан обещали заглянуть на десерт.

Первым прибыл Эшер и, вручив каравай, который испек сам (еще теплый, обернутый полотенцем), помахал картонным желтым конвертом в сторону Йеля.

– Не давай мне совать это им до конца вечера, – сказал он. – Держи подальше от меня. Пока у меня в руке не будет кофе, окей?

Йель ничего не понял, но положил конверт на холодильник и нашел нож для хлеба. Эшер говорил с нью-йоркским акцентом, и то, как он произносил отдельные слова – кофе, к примеру – вызывало у Йеля желание повторять их за ним.

Чарли, не спрашивая, налил Эшеру джин с тоником.

– Ты действительно вышел из игры, – сказал он. – Твердо решил?

Клиника Говарда Брауна, где оба они состояли в совете директоров, наконец-то, после долгих обсуждений, решила, что в следующем месяце начнет предлагать тест HTLV–III, который врачи разработали еще весной. Эшер возразил, во всеуслышание. По словам Чарли, он всадил в стол шариковую ручку, высказывая свою точку зрения, и ручка треснула и потекла, так что, когда Эшер в итоге выкатился кубарем из комнаты, у него были синие руки.

Йель втайне много лет сходил с ума по Эшеру. Это чувство имело свои особенности: оно разгоралось в основном когда Эшер злился на что-то, когда он кричал как оглашенный. (Самой нелепой из первых влюбленностей Йеля был Кларенс Дэрроу[47], как он показан в пьесе «Пожнешь бурю», которую проходили в десятом классе. Целых две недели Йелю пришлось молчать на уроках – боялся, что его щеки покраснеют, если он станет обсуждать пьесу.) Занятно, но, когда Чарли начинал распаляться по какому-то поводу, Йелю хотелось заткнуть уши ватой. Кроме того, привлекательность Эшера вспыхивала с новой силой, когда его темные волосы лохматились, как сейчас, делая его похожим на молодого, неряшливого Марлона Брандо. Коренастей и грубее, но тем не менее.

Эшер вел юридическую практику из своей квартиры на Алдайн-стрит, и довольно быстро перешел от дел о равных жилищных правах к завещаниям и тяжбам по страховкам. С друзьями он общался исключительно в дневное время, не участвуя в скитаниях по барам. Его личная жизнь, надо заметить, была тайной, и Йель никогда не мог понять, подходил ли Эшер к сексу с той же горячностью, что проявлял в работе, или, напротив, растратив всю свою страстность в дневных битвах, он просто вызывал раз в неделю кого-нибудь из службы эскорта. В последнее время он много говорил о разнице между активизмом и правозащитой, и Йель не мог вспомнить, в пользу чего склонялся Эшер, или же он хотел, чтобы все занимались и тем, и другим. Плечи у него были точно бочки, а ресницы – длинными и темными, и Йель прилагал героические усилия, чтобы не пялиться на его губы, когда он говорил.