– Я буду неотразим со сломанным носом. Признай это.

Он вернулся в бар, где бармен рассказывал Сесилии, как здесь бывал Аль Капоне, как гангстеры перегоняли по замерзшему озеру из Канады машины, груженные алкоголем. Сесилия допила свой мартини, и бармен хохотнул.

– Я умею их делать, – сказал он. – Теперь у меня еще вишневый в ассортименте, называю его «Округ Дор, фирменный». Не желаете попробовать?

Она желала.

Они так засиделись, что зал стал потихоньку заполняться публикой. Семьями, и фермерами, и припозднившимися отпускниками. Сесилия напилась и ковыряла заказанный мясной пирог, говоря, что он слишком жирный. Йель предложил ей своей рыбы с картошкой фри, но она отказалась. Когда она заказала себе третий мартини, Йель неодобрительно попросил еще хлеба.

– Я не хочу хлеба, – сказала она. – Что мне нужно, это авокадо с каким-нибудь домашним сыром. Это диетическая пища. Ты когда-нибудь ел авокадо?

– Да.

– Ну конечно. То есть, ни на что не намекаю.

– Не в курсе, на что это может намекать.

Он огляделся, но никто их не слушал.

– Ну, ты понимаешь, – сказала она. – Вы, ребята, более продвинуты. Подожди: прадвинуты или продвинуты? Продвинуты. Но послушай, – она положила два пальца ему на бедро, рядом со складкой штанов, отмечавшей промежность, – что я хочу знать, неужели вы больше совсем не оттягиваетесь?

Йель растерялся. Бармен, проходивший мимо, подмигнул ему. Похоже, они составляли вполне достоверную пару, пусть даже Сесилия была старше на несколько лет. Амбициозная карьеристка и ее молодой еврейский дружок. Йель сказал шепотом, надеясь на ее понимание:

– Ты обо мне лично или о геях вообще?

– Видишь? Ты сам признался, ты гей!

Не слишком громко, слава богу. Руку она не убрала; но, может, в этом не было ничего сексуального.

– Да.

– Но, о чем это я хотела… я говорила, что геи – то есть извини, что обобщаю, но я так думала, и я оказалась права – что геи лучше всех умели веселиться. Я вам завидовала. А теперь вы все такие серьезные и сидите по домам, из-за этой дурацкой болезни. Однажды меня пригласили на Бэтон-шоу. «Бэтон-клуб»[38]? Ну, знаешь. И это было потрясающе.

Их по-прежнему никто не слушал. У окна истерила маленькая девочка, бросив на пол сырный тост.

– Я бы сказал, – ответил Йель, – у нас было лет десять, когда мы действительно веселились. Слушай, если ты знаешь тех, кто сбавляет обороты, я рад. Таких немного.

Сесилия надавила пальцами сильнее и подалась к нему. Он беспокоился, что она сейчас свалится со стула.

– Но разве тебе не хочется повеселиться?

Он аккуратно убрал ее руку и положил ей на колени.

– Думаю, мы по-разному представляем себе веселье.

Это, похоже, задело ее, но она быстро пришла в себя.

– Что я хочу сказать, – прошептала она, – это что у меня К-О-К-С в сумочке.

Она указала на бледно-желтую сумку под барным стулом.

– Что у тебя?

Возможно, он неправильно расслышал. Она даже не поняла шутку про бонг.

– К-О-К-А-И-Н. Когда поднимемся наверх, можем подурачиться.

У Йеля пронеслось в голове множество мыслей, и главная из них – что утром Сесилия будет в ужасе от своего поведения. Ему было так неловко за нее, что хотелось согласиться и занюхнуть дорожку прямо здесь, на стойке бара. Но в последнее время его сердце выдерживало не больше одной чашки кофе в день. А траву он не курил наверно год.

Он посмотрел на нее самым добрым взглядом, на какой только был способен, и сказал:

– Мы закажем тебе большой стакан воды, и ты съешь немного хлеба. Спать можешь допоздна, а когда будешь готова, я поведу машину до самого Чикаго.

– О, ты думаешь, я напилась.

– Да.

– Да я в порядке.

Он пододвинул к ней хлеб и воду.

Сесилия могла потом припомнить ему это, попытаться подставить его с будущими завещательными дарами галереи, но это было маловероятно – теперь и у него был на нее компромат. Он не собирался шантажировать ее, ничего подобного, но это могло выровнять их весовую категорию.

– Когда проснешься, – сказал он, – не волнуйся на этот счет. Поездка была хорошей, верно?

– Еще бы, – сказала она. – Для тебя.

Утром Йель заказал оладьи и кофе. Прошлым вечером, провожая Сесилию до комнаты, он оставил записку, на случай если она не вспомнит их план, он положил листок на комод: «Я буду внизу, спускайся, когда будешь готова».

Он читал «Адвоката округа Дор» и «Трибуну», и в последней нашел две статьи, о которых стоило сказать Чарли: в одной обсуждалось, не отменить ли Счастливый час,[39] вторая была редакционной статьей о ничтожных тратах Конгресса на СПИД. Уже то, что люди говорили об этом, что «Трибуна» уделяла этому внимание, казалось маленьким чудом. Чарли был прав; он сказал, что им требовалось одно – смерть знаменитости. И вот, пожалуйста, жертвой СПИДа пал Рок Хадсон[40], не посмевший признаться в своей ориентации даже на смертном ложе, и не прошло пяти лет после начала эпидемии, как появился хоть какой-то отклик в СМИ. Но этого было мало. Чарли как-то поклялся, что, если Рейган в кои-то веки снизойдет до речи о СПИДе, он пожертвует пять долларов республиканцам. («А в сопроводительной записке, – сказал Чарли, – напишу: „Я облизал конверт своим большим гейским языком”».) Но теперь хотя бы Йель слышал какие-то разговоры в надземке. Он слышал, как два подростка шутили на запретную тему в холле отеля, где он встречался с донатором. («Как сделать фрукт овощем?»[41]) Он слышал, как одна женщина спрашивала другую, не опасно ли ей и дальше стричься у голубого парикмахера. Нелепо, конечно, но это было лучше ощущения, словно ты живешь в какой-то параллельной вселенной, где никто не слышит твоего крика о помощи. Теперь же люди как будто слышали, просто им было все равно. Но разве это не прогресс?

Сесилия показалась в 10:30, одетая в отглаженные слаксы и свитер, с макияжем и уложенными волосами.

– Погода намного лучше! – сказала она.

– Ты в порядке?

– Я отлично! Представь себе, даже без похмелья. На самом деле я не так уж напилась. Мило, что ты обо мне беспокоился.

Он вел машину, а Сесилия сидела, приложив голову к окошку с пассажирской стороны. Он старался объезжать выбоины, поворачивать плавно. Они почти не разговаривали, не считая обсуждения стратегии на случай, если картины окажутся подлинными. Йель возьмет на себя Нору и ее семью, пока не придет время оформлять завещательный дар, и тогда, если будет нужно, к нему подключится Сесилия.

Йель взглянул на желтую сумку в ногах Сесилии, в которой, как он знал, лежал пакетик кокаина – если только она не приняла его этим утром, что было по ней не заметно. Если их остановит полиция и машину обыщут, их обоих арестуют. При мысли об этом он даже сбавил скорость.

Он сунул руку в карман блейзера, вытащил горсть «M&M’s» и предложил Сесилии. Она взяла одно драже.

– Ты был знаком с ее племянником, – сказала она.

– Внучатым племянником. Он был моим первым настоящим другом в городе.

– Надеюсь, – сказала она, – это не замутняет твое восприятие.

Фиона не отдавала себе отчета, что у нее в голове уже сложился некий образ частного детектива, пока они с Сержем не оказались с ним лицом к лицу, за круглым столиком в «Café Bonaparte». Глядя на этого миниатюрного тихого человека, она осознала, что рисовала себе неловкого типа в плаще, потливого жандарма в отставке, который в конце концов оказался бы гением. Но Арно («Можете звать меня Арнольд», – предложил он на безупречном британском английском, словно считал ее неспособной произнести простой звук «O») был словно свежезаточенный карандаш – на маленьком смуглом лице выделялся острый нос. Не то чтобы она хотела себе киношного детектива. Это был не киношный случай. Если Клэр действительно в Париже, найти ее не должно составить труда. Другое дело – уговорить ее на встречу.