На погосте, не нарушая традиции, присутствующие бросили по горсти сухой земли в могилу, рабочие кладбища забросали её землёй и на холм поставили временную табличку с датами прожитой жизни. Поминки были достойны жизни этого славного человека.
Прошло девять дней. На сорок дней, в день, когда душа прощается с земной жизнью, покидает нас и улетает на небо, мы собрались с родными и соратниками папы по Целине, где он был в руководстве Целинным краем с 1962 года, почтить его память. Мною был заказан в храме сорокоуст.
Мы собрались в гостиной, все сидели за длинным столом, накрытым по христианской традиции. Я поднялся и встал во главе стола, чтобы прочитать поминальную молитву и сказать последнее слово о своём любимом отце. Начало сентября уже проявилось первыми поржавевшими листочками на деревьях, но было тепло. Дверь на лоджию была распахнута настежь, как и окна лоджии. Не успел я открыть рот и произнести первое слово, как огромная жёлтая бабочка, необычайно красивая, влетела сперва на лоджию, затем в гостиную. Все замерли, никто не проронил ни слова. Все смотрели только на эту прекрасную бабочку. Она облетела вначале одну половину стола, затем меня, стоящего во главе стола, затем вторую его половину, как бы сделав букву П, которую можно было истолковать как «Помним. Прощай». И снова через балконную дверь на лоджию, затем выпорхнула в распахнутое окно и скрылась вдали.
Минуты три за столом стояла поистине гробовая тишина. Затем все почти одновременно выдохнули. Это Душа Николая Ивановича с нами попрощалась. Я был уверен, что это так и есть на самом деле. Впоследствии, провожая в последний путь немало близких мне людей и побывав в 45 странах мира, включая экзотические, мне не приходилось видеть таких прекрасных созданий, тем более совершивших такой манёвр. Я также вспомнил воробьёв, облепивших перила. Они сидели до того момента, пока не погрузили гроб с телом в катафалк, как бы специально наблюдая за ним. Как только захлопнули крышку катафалка, они все разом поднялись и улетели. Я подумал в то мгновенье: разлетелись в разные концы передать печальную весть всем, кто близко знал отца. Может, это мистика. Не знаю. Не уверен.
Вот так на 72-м году ушёл из жизни мой папа, а меня накрыла долгая и изматывающая череда неудач и проблем в бизнесе и личной жизни. Один из моих ангелов-хранителей, который ограждал меня от многих бед и огорчений, вливая в мою душу бальзам стойкости и оптимизма, отправился на небеса. И это уже не мистика, а реалии, с которыми мне пришлось столкнуться после его ухода.
Поздняя осень 1999 года, моя мама Галина Ивановна и её младшая сестра, а для меня тётя Люба, возвращались с курорта Трускавец, что на Украине. Я отправил их укрепить здоровье и подлечиться к своему хорошему знакомому, главврачу санатория «Кристалевый палац», который был лучшим на курорте в то время. Встретить на Киевском вокзале Москвы я их не успевал, был занят на деловых переговорах, поэтому попросил мою девушку Иру Исаеву, с которой только недавно начал жить вместе и которая мне очень нравилась, встретить моих родных. Мы с Ириной сами этим летом отдыхали в том же санатории, где пили водичку «Нафтусю» и прогуливались по терренкуру.
Её повёз на вокзал мой водитель. Мне хотелось узнать мнение мамы в отношении моей избранницы, я её не предупредил, и всё должно было произойти спонтанно. Мама была очень мудрой женщиной, прошедшей послевоенную разруху и нищету, она отлично разбиралась в людях. У нас с Ириной была существенная разница в возрасте, а, как известно, материнское сердце не обманешь. Встреча состоялась, но отношения с будущей невесткой не сложились. Жизнь показала, что первое впечатление мамы оказалось верным, и моя жизнь с Ириной это подтвердила.
Прошло шестнадцать лет… Бывая на Ваганьковском все эти годы, мама хотела только одного: быть похороненной в одной могиле с мужем. Она утверждала, что для этого должно пройти не менее пятнадцати лет, тогда разрешат захоронение в одну могилу. Она прожила немного дольше. Поздно вечером, третьего апреля 2011 года мне звонит Мария, женщина, которую я пригласил на работу из Молдавии, ухаживать за мамой, которой мы отметили 25 июля 84 года. Жили они рядом с нами, на Кутузе в соседнем подъезде. Я просил Марию, сообщать мне каждый день перед сном, какое давление и пульс у мамы. Звонит Мария и сообщает: «Давление в норме, 110/70, мы ложимся спать», – и положила трубку.
Через минуту меня что-то кольнуло – она ничего не сказала про пульс. Звоню Марии и спрашиваю: «Какой пульс у мамы?» Слышу в ответ: «А, пульс 40». «Немедленно вызывайте скорую помощь, я бегу к вам».
Прибегаю к маме в квартиру, женщина мне сообщает, что скорую вызвала. Измеряю маме тонометром параметры: давление уже 90/60, пульс 37. После окончания Индустриального института и защиты кандидатской я получил второе образование на факультете медико-биологических проблем в МВТУ им. Н. Э. Баумана и сейчас реально понимал: мама уходит. Я, как в случае с папой, опять молил Всевышнего, чтобы скорая быстро приехала.
Она действительно домчалась быстро, приехали две славные женщины, которые хорошо знали своё дело. Эти врачи работали не за страх, а за совесть, видно было, что клятва Гиппократа для них не пустой звук, жаль, я не запомнил их имён. Они делали своё дело споро и без лишних слов. Подключили необходимую аппаратуру, дали кислород, установили в обе маминых руки по капельнице. Я стоял и играл роль штатива для капельниц, состояние мамы ухудшалось с каждой минутой. Ей ещё и ещё делали уколы, брызги крови были уже на обоях. Аппарат, который показывал биение сердца, стоял рядом со мной, и я видел: давление 60/30, а пульс – 29…20…10… На мониторе пошла прямая линия и раздался звук, который буквально резал мне уши. В это мгновение, буквально на секунду, мне пришли слова из песни моего любимого барда В. Высоцкого: «И ужас режет души напополам». Именно в этот момент ужас разрезал меня напополам, я понял, что мама умерла.
Но эти женщины! Оказались очень опытными и сохраняли спокойствие. Одна из них констатировала: «Мы её теряем!» Вторая уже доставала из сумки электрошокер, но розетки рядом не оказалось. Мария бросилась со всех ног искать и принесла удлинитель. Всё это продолжалось минуты две. Прибор издавал истошный звук. Наконец дефибриллятор приложили к маминой груди. Разряд! Ещё разряд! Бамс – и сердце завелось, забилось. Мама открыла глаза, она пережила клиническую смерть, эти женщины продолжали над ней колдовать. Всё это продолжалось уже более трёх часов, и в этот момент кончается кислород. Они сказали, что надо вызывать вторую бригаду, так как у них не только закончился кислород, но и препараты для инъекций. Врачи сами вызвали вторую скорую. Она ехала два часа. За это время у мамы случается инфаркт. Женщины продолжали бороться.
Приехала новая бригада. Два сонных и недовольных мужика с таким видом, как будто я их выдернул из тёплой постели, а не из кареты скорой помощи. Женщины уехали, перед отъездом я их благодарил, и мне удалось практически насильно дать им немного денег, которые они категорически не хотели брать.
Вновь приехавшие мужики, их я не могу назвать врачами, которым девочки сообщили о клинической смерти и инфаркте пациента, вяло разматывали шнуры и неспешно устанавливали аппараты. Достали кислород, но оказалось, что у них нет ключа, чтобы отвинтить кран на баллоне и подсоединить его к маске. Я побежал к себе в подъезд. Подо мной жил мотогонщик Жека, в дверь которого я яростно забарабанил. Было пять часов утра.
Получив разводной ключ у полусонного соседа, я рванул назад. Они открыли баллон, сделали ещё три капельницы, через час мы погрузились в скорую и поехали в больницу. За всю эту ночь моя жена Ирина ни разу мне не позвонила и не зашла в квартиру мамы узнать о ситуации. Мама оказалась права там, на Киевском вокзале, но об Ирине рассказ ещё впереди.
Сейчас мама лежала в скорой на носилках в кислородной маске, я сидел рядом, держа её за руку. Мама сквозь маску мне прошептала: «Сынок, папа мог ещё долго жить, будь тогда в скорой помощи такие девочки с аппаратурой».
