Антоша Солнце тем временем раскладывал свой винил по боксам, устанавливал на небольшой столик вертаки и, тихо улыбаясь, поглядывал на тонкий плед, расстеленный на траве. На пледе неизвестный художник изобразил каноничный, народно любимый сюжет – искушение Будды. Тихо медитирующий Гаутама был в миге от просветления и потому не открывал глаза и не смотрел на всё то, что творилось вокруг. Не смотрел он даже на соблазнительных дев, дочерей кровожадного демона Мара.

Гера, тоже поглядев на эту картину, подумал о чём-то своём и завел мотор. Сантьяго тут же плюхнулся на пассажирское, но, что-то вспомнив, выбежал на поляну, захватил канистру со стирателем и, вернувшись в машину, махнул рулевому.

10:11

Представьте себе около сотни людей всех возрастов, занятий и полов, собравшихся ночью в лесу. Представьте много неона и светодиодов. И молодое мясо, источающее терпкий мускус, исчезает и появляется во вспышках стробоскопов. Музыка – преимущественно техно, в перерывах – классика психоделики шестидесятых проходит сквозь тела, разбивается о сосны в лесу, тонет в ночи. Всё-всё это, слившееся в единый организм, или, лучше сказать, в машину, гремит, играет, бормочет, потеет, вдыхает и выдыхает дым, потом искрит или, напротив, ловит бэд, а после, на рассвете, срывается в панельные дома, где до полудня эякулирует, пока наконец не валится от усталости и похмелья в объятия друг друга. Мускус не чувствуется в еловом лесу, наполненном другими запахами – запахами природной плаценты, запахами протоплазмы, терпким или сладким дымом.

Всё это превращается в единую машину ночи, но только при одном условии: если работает её сердце – мощный армейский генератор «ЗУ-2». Если нет – то ничего и нет. Что же может жить без сердца?

– Вот, – подытожил Нат.

– У них же на протяжении трёх лет этот генератор исправно робил, что ж такое? – я курил уже третью, не в силах остановиться.

Нат улыбнулся ещё шире, тихо помолчал и ответил:

– Сущая мелочь. Её нужно отыскать. Вот.

Он всегда произносил это «вот» с длинной «у» посередине. Получалось забавно, потому что было больше похоже на вопрос, заданный на британском английском с каким-нибудь там манчестерским выговором: «во-у-у-т».

– Ну ладно, – ответил я, докуривая, – удачи в поисках.

А сам нажал на педаль велика и медленно покатился. Там, в квартире на Олимпийской, уже доиграл до конца великий трек Born Slippy, о чём вы?

– Вообще-то… – услышал я сквозь шелест колёс, – я за тобой. Нам без тебя не справиться.

Это ещё почему? Все в городе знают, что другого настолько рукожопого человека, как я, не найти. И такого же равнодушного к технике во всём её многообразном виде. Из всего, что имеет греческий корень «техно», я люблю, собственно говоря, только само техно. А в последнее время так только тот момент, когда оно, это техно, затихает.

– Дядюшка Коршун, – сказал Нат, чуть покашляв. Но я ещё раз нажал на педаль. Конец связи! Ещё чего придумали.

Впереди – долгий летний день, пропахший потом и другими жидкостями. Грязный обдолбанный мальчик-ангел, дёти дамб энжел бой.

10:15

Давно замечено, что в самом начале лета трагедии куда больше, чем, например, во время золотой осени, когда деревья грустно скидывают свою листву и всё такое прочее. Там не то чтобы тоска увядания, там ты уже смирился с неизбежностью и просто спокойно себе катишься в зиму. А вот в начале лета листва и тепло насильственно заставляют недоумевать и чувствовать себя неловко, будто бы ты этого не заслужил. Ты ещё совсем не освоился и ходишь в лете как по чужой незнакомой квартире, в которой проснулся одним утром с похмелья. А лето ведь не квартира, оно не ждёт – и катится, и уходит с каждой минутой.

Вот так я и использую свои летние дни – не действую. Я трачу время на любовь и ожидание любви. На персональные техно-хиты и короткие поездки на велике, на сумерки, на разную другую ерунду. Но даже этим мне не дают заняться, как будто это роскошь несусветная, доставшаяся мне несправедливо и не по праву. Мой единственный выход – безропотно просрать это лето, как и почти с десяток других за спиной и бог весть сколько впереди.

Короче, дальше всё было довольно предсказуемо в общей логике событий, но весьма неожиданно для меня в тот момент. Только я прощаюсь с Натом, нажимаю на педаль и весело качусь по разбитому асфальту с влажными тёмными прожилками трещин, короче, еду туда, где меня ждёт маленькая женщина с чёрными кудрями и сильными бледными ногами, только я успеваю выдохнуть и расслабиться, как путь мне преграждает ржаво-баклажановый автомобиль марки «жигули двадцать один ноль пять». За рулём, пыхая папиросой «беломор», улыбается красавец и здоровяк Хартбрейкер Гера.

Чёрной молнией устремляется ко мне с пассажирского Сеня Сантьяго. Пока он произносит всё ниженаписанное, я с велосипедом ещё не успеваю потерять равновесие и завалиться направо или налево. Итак, Сантьяго тараторит:

– Стопэ! Слезаем. Бросай это. Далее по планам – пересадка на транспорт посерьёзнее. Ты нам нужен. Нужен всему человечеству! Как в том фильме!

– В каком «том фильме»?

– Да хоть бы и про терминатора.

Гера в этот момент нажимает пару раз на гашетку. Машинка, стоя на месте, довольно урчит.

Наконец я потерял равновесие и коснулся правой ногой асфальта. Что-то подсказало мне: «Это проигрыш».

– Самый длинный день в году и самая короткая ночь – от этого никуда не деться, амиго. Есть законы, которые невозможно обойти.

Сантьяго вальяжно махнул кистью, и мой велосипед плавно взмыл в воздух. Он проплыл сквозь древний дым папиросы и отправился в багажник жигуля. Из сизовато-жёлтого облака улыбнулся Гера.

– Я знал, что он, – Сантьяго замахал в сторону Ната, – не справится, поэтому пришёл на подмогу. Ты нужен нам как никто. Без тебя не будет летнего Солнцестояния, ты ведь этого не допустишь?

– Сантьяго, дорогой, – умоляюще проскулил я, доставая велик из нутра багажника. – Я бы рад помочь…

– Да мы сами себе не можем помочь, ты о чём? Нам уже никто не поможет.

– Вот тем более. Где вы его посеяли, этот бензонасос? – спросил я в достойном отчаянии.

– Гера?

– Ф, – махнул Гера куда-то в сторону гор.

– Вон там и ищите.

Гера одной рукой, легко и непринуждённо, но безумно крепко сжал мой велик ровно посередине руля. Бросив попытки освободить своего коня, я кинулся к багажнику и начал там рыться:

– В багажнике! Бензонасос улетел в багажник, надо поискать.

Но внутри я обнаружил только чулок, канистру масла, водный бульбулятор, весь в зеленеющей саже, рассыпанные зубочистки, наклейки с Power Rangers. Неуловимый запах бензина свидетельствовал о недавнем наличии внутри багажника бензогенератора.

Достойное отчаяние закончилось. Я посмотрел на Сантьяго. Он плотоядно и дружелюбно улыбнулся:

– Мы же только туда и обратно. Вот прям как хоббиты. Едем до Печек, потом забросим тебя прям сюда же. Слово мужика.

Я промолчал.

– Окей, так и быть, клянусь своей честью! – Сантьяго поднял руки к небу.

– Да было бы чем клясться, – ответил я и кинулся к велосипеду, – но сегодня у меня дела.

– Не думай о дне сегодняшнем, день сегодняшний сам о себе уже позаботился, – кивнул Сантьяго Хартбрейкеру.

Гера схватил руль.

– Можно я своим ходом? – спросил я на всякий случай.

– Извольте всё же? – с неподдельной вежливостью спросил Сантьяго и тряхнул кудрями в сторону машины.

Он распахнул ржаво-баклажановую дверь с грязными подтёками внизу. Я уже хотел сделать шаг к машине, но тут за моей спиной дверьми клацнул рыже-зелёный троллейбус. Улыбнувшись своим мыслям, я сделал маленький шажок назад, затем два шага побольше, потом развернулся, прыгнул и оказался в пузе троллейбуса. Тот, лениво толкаясь, снова клацнул дверьми. Теперь уже прямо перед носом Геры и Сантьяго. Съели?

Выдыхая, я отдал за проезд ханурой кондукторше. Тут с яростной вибрацией что-то впилось мне в ляжку. Спокойно, всего лишь телефон. Она. Трек Born Slippy доиграл до конца. Впервые.