Вскоре к жужжанию многочисленных насекомых, совсем разошедшихся к тому моменту, прибавился шум – тарахтели движки легковушек. Сначала слабо, то пропадая, то появляясь за холмами, потом ближе и ближе.

Из подъехавших авто повыскакивала мятая от такого раннего подъёма бригада: Сеня Сантьяго – маленький, смуглый, кучерявый, главный организатор всего грядущего замеса; Антоша Солнце – хайратый диск-жокей и барыга хорошими вещами; Дэн – сын майора ФСКН, маленький, похожий на Элайджу Вуда барабанщик; Малыш – бугай, проигрывающий в размерах только Хартбрейкеру; Дятел – наш личный панк; а также прочая братва, среди которой можно выделить разве что художника по имени Разведчик, который всегда круто танцевал, зажигая народ, да ещё щуплого прыщавого упыря по имени Сгуха – его брали на тусычи только потому, что он барыжил вещами плохими, но, как думалось в то время, необходимыми для того, чтобы вечеринка прошла успешно.

У всех на лицах поигрывало не то детское, не то азартное что-то. И по этому играющему чему-то читалась всеобщая готовность встретить сегодня Солнцестояние должным образом, то есть на ура.

Распив бутылку паленого вискаря, который притащил Малыш, и тут же схлопотав не столько свежее опьянение, сколько мгновенное похмелье, банда довытаскивала из машин прочий аппарат и акустику, а затем дружно принялась коммутировать и заводить всю эту машинерию. Каждая вещь была на своём месте.

Вроде бы.

10:06

Я увидел его сутулую фигуру ещё издалека. Если бы движение в нашем городе было организовано по-другому, если бы было больше пространства для манёвра, ну и если я бы был более артистичным человеком, если бы мог искусно и без стеснения изображать сложный комплекс чувств и эмоций, например: «Ух ты, да я ж забыл выключить плойку!», то я бы смог резко развернуться и уехать.

Но тогда не было бы этой всей истории. А она должна была случиться.

08:50

– Не верьте тому, кто говорит, что всё во спасение! Это провокация и фуфло! – срываясь на хриплый фальцет, тараторил Сантьяго, опустившись на колени перед генератором.

Народ виновато рассматривал траву, будто то, что было им нужно, потерялось именно там.

– Где оно, я спрашиваю? – кричал Сеня Сантьяго. – Суета суёт, я больше не могу!

– Су-ет, – тихо поправил его Солнце.

– Что?

– «Суета сует», по идее. Это из Екклесиаста, если я правильно тебя понял.

– Антошенька, поверь, в данный момент она действительно су-ёт.

Остальная братва тихо курила. Закурить потянулся вместе со всеми и Гера. Привычно вытряхнув папиросу на ладонь, он отвлёкся от созерцания небесного эфира и посмотрел туда, где папироса задела пальцы, а рядом с ней ещё что-то коснулось ладони.

– Г! – гыкнул он.

Народ посмотрел на Хартбрейкера. Тот сжимал пальцами какой-то лоскуток и старательно показывал его друзьям.

– Г! – повторил Гера и махнул ладонью куда-то вдаль.

Сантьяго ненадолго замер, присматриваясь, а потом в отчаянии мотнул кудрями.

– Гера, дорогой! – крикнул он. – Ещё ты тут.

Сантьяго бросил окурок и в два шага преодолел поляну.

– Бабочка что ли? – щурясь, простонал Сеня.

Народ стал подходить к Гере, разглядывая матовое васильковое крылышко с тонким зигзагообразным кантиком почти по самому краю.

– Крыло, походу, – предположил кто-то.

Гера нахмурился, а потом громко прогудел, показывая на машину:

– Жах!

Сантьяго понимающе кивнул:

– Да уж, точнее и не скажешь, и даже Писание цитировать не надо.

Он развернулся к народу и чуть ли не воздел руки к небу:

– Так, братва, положение наше таково, что сейчас мы хором должны включить голову и вспомнить: у кого есть в гараже какие-нибудь детали, какие-нибудь старые запчасти и прочие артефакты славных эпох.

Народ задумчиво зачесал подбородки.

– Жа-ах! – ещё громче крикнул Гера.

– Гера, я люблю тебя, люблю гетеросексуально, как брат любит брата, как друг – друга, как солдат – солдата, как спартанец – спартанца… Хотя нет, это плохая аналогия. Короче, люблю я тебя и как могу понимаю, но тебе надо поработать над своим словарным запасом. Согласен, весь этот фарш трудно выразить словами: волнения в братской славянской республике; грядущий конец света, согласно календарю майя; анархистов вон без суда и следствия сажают; жизнь не сахар, мир сходит с ума, и мы не отстаём, но это, – Сантьяго ударил по генератору, тот отозвался мелодическим утробным «бам», – просто волшебная подлянка. Однако пополняй вокабулярий, я тебя прошу. Хотя бы потому что после смерти придётся за свои грехи отвечать, а тут уж междометиями не обойдёшься. Я вот сегодня выучил слово «бензонасос». На всю жизнь его запомню, а после смерти попаду в рай и у меня будет собственная бензо-насосная фабрика, ибо Господь наш милостив!

Речь возымела эффект. Народ с серьёзными, ответственными лицами слушал Сантьяго. А тот присел на корточки, нахмурился и опять принялся разглядывать генератор. За массивным баком, примерно там, где Гера недавно нашёл крылышко, торчали две промасленные трубки. Увидев их, Сантьяго досадливо причмокнул губами и горемычно покачал головой. Некогда эти трубки соединял маленький мускулистый механизм – бензонасос. Всего несколько минут братва пыталась запустить динамо. Но безуспешно. Хотя на прошлой неделе бензонасос проверяли и всё работало изумительно.

Сантьяго погладил бак генератора, на котором под государственным знаком качества «Сделано в СССР» красовалась надпись «ЗУ-2», и почти шёпотом проговорил:

– Нет какого-то сраного маленького бензонасоса. И сразу туева гора геморроя. Столько стараний, столько трудов – и всё псу под хер.

– Да ладно, это почти ничего не значит. В масштабах Вселенной, – улыбнулся Антоша Солнце.

– Ну здравствуйте! Разумничались, бля: Екклесиаст, Вселенная. Во-первых, начнём с того, что в масштабах твоей сраной Вселенной праздник Солнцестояния кое-что да значит. Мы тут на Земле просто обязаны врубить сегодня священное техно во имя матушки-земли, пока она нас не стряхнула с себя, как клопов.

Сантьяго дирижировал себе рукой, кудри его тряслись, как пружины.

– А во-вторых? – не переставая улыбаться, спросил Солнце.

– Да что «во-вторых»? Фиг бы с ним, с вашим техно вообще! Но если праздника не будет, тогда…

Однако он не успел договорить. Кусты на краю поляны раздвинулись, и к бригаде шагнул высокий, худой, как узбекский дутар, человек. В руках он держал огромную связку кислицы, пучок поменьше выглядывал из кармана его жилетки, а один стебелёк торчал в его белых, больших и ровных, как клавиши пианино, зубах. И улыбался этот человек так, будто бы иного выражения лица не предусмотрено строением его необыкновенного черепа.

Сантьяго как мог задумался и посмотрел на человека с интересом – будто впервые его видел.

10:07

И вот прошло чуть больше часа, и этот человек уже стоял передо мной посреди городского проспекта, пожёвывая свою кислицу и, как всегда, улыбаясь. Зовут его Нат. Месяц назад возле дверей клуба мы вот так же стояли друг напротив друга. Такси ждало меня, оно светило фарами, и я отлично помню, что Нат вот точно так же улыбался. Потому что Нат никогда не умел делать по-другому. Даже несмотря на то, что иногда причин улыбаться не было совсем.

Я спросил у него: «Как дела?» и закурил. Мы не виделись с того самого вечера. Мне бы побыстрее узнать, как у него там эти дела, и двигать туда, где меня уже шесть минут как ждут.

– Будешь кислицу? – спросил он в ответ и протянул мне несколько влажных стебельков.

09:45

– У него не получится. Он же святой, – отпив из канистры стирателя, прокряхтел Сантьяго.

Он заметался по поляне, кого-то выискивая, и, всё-таки отыскав могучую фигуру за сосной неподалёку, проорал:

– По коням!

Гера послушно вылез из-за сосны, на ходу застёгивая ширинку.