– Но я… – И она нырнула под его рукой в кабинет.

Больничной кровати не было. Я не видел Эмму Холмс несколько дней и думал, что она лежит в своей комнате, но она была здесь, откинувшись на софе, как будто упала на нее. Светлые пепельные волосы свисали ей на лицо, на ней был халат, как у дочери, накинутый на пижаму, измятую и мокрую. Когда я открыл рот, она подняла руку. Я взглянул на Холмс, которая остолбенела.

Этот дом не был похож на нашу квартиру, где никак не пройти в ванную, не столкнувшись с кем-нибудь еще. Здесь можно было бродить неделями и созерцать лишь мраморный пол, лестницы и невидимые кресла. Вы начинали верить, что вы одни в целом мире.

– Какие у вас планы на Рождество? – резко спросила ее мать хриплым шепотом.

– Я…

– Я разговариваю с моей дочерью. – Но смотрела она на Алистера, и смотрела с гневом.

Должно быть, это было ужасно: оказаться слабой и прикованной к постели, когда привыкла командовать.

Алистер прочистил горло:

– Лотти, твой брат только что выразил желание, чтобы ты провела каникулы в Берлине.

– О, – сказала Холмс, засовывая руки в карманы. (Я мог слышать, как механизм в ее голове запустился.) – Неужели.

– Не утомляй свою мать, – сказал Алистер. – Мы можем обсудить это разумно.

– Ей придется уехать. – Эмма приподнялась на локтях, как убегающий краб; она дышала с трудом.

– Это необязательно, – пробормотал Алистер, не шевельнувшись, чтобы помочь жене. – Я бы предпочел, чтобы Лотти осталась. Мы ее совсем не видим.

Холмс выглядела испуганной, но ее голос был спокоен.

– Майло не говорил с тобой несколько недель, – заявила она. – У тебя не подергивается уголок рта, как обычно после разговора с ним.

– Я больна, – сказала ее мать, как будто это не было очевидно. – Этого достаточно, чтобы у людей изменились обыкновения.

– Конечно, – отозвалась ее дочь, продвигаясь вперед. – Но доктор, которую вы вызвали, доктор Майклз из госпиталя Хайгейт, не специализируется на фибро-миалгии. Она – специалист по…

– По ядам, – отрезала Эмма Холмс.

Тут ее муж повернулся на каблуках и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь.

Яды?

– Еще она специализируется на нанотехнологиях, – пробормотала Холмс, но тут ее эмоции поспели за работой интеллекта: – О господи, мам. Яд? Но я не заметила никаких признаков, я бы… я никогда не хотела…

Глаза ее матери вспыхнули.

– Ты могла бы подумать об этом, прежде чем схлестнуться с Люсьеном Мориарти.

У меня закружилась голова, и я прислонился к стене. Я еще продолжал видеть сны о том, что случилось этой осенью. Отравленная пружинка. Лихорадка. Галлюцинации. Это не было отравлением – скорее, намеренным заражением, – но Брайони Даунс все же превратила меня в бледную беспомощную развалину. Я не мог представить, что ощущала Эмма Холмс.

– Где Леандр? – спросила Холмс, расправляя плечи. – Какого черта ему понадобилось уезжать, не попрощавшись?

Я сжался в ожидании реакции. Но огонь в глазах ее матери уже погас, и лицо снова посерело. Можно было разглядеть вены на ее лбу. Я вспомнил ее фотографию – в черном костюме, с темно-красными губами она просто искрилась энергией, как обрезанный кабель. Я не мог сравнить ее с измученной женщиной передо мной. «Отравлена, – подумал я. – Боже мой!» Должно быть, на работе она взяла отпуск. Что говорила Холмс о ее занятиях? Она же не ученая?

– Тут нет легкого решения, – сказала Эмма Холмс, закрывая глаза, чтобы сосредоточиться.

– Ты хочешь сказать, что Леандр удрал как дезертир, по-видимому через несколько дней после отравления, и что беспокоиться здесь не о чем? – Она обернулась к двери. – Что все это – часть плана? Да что, черт побери, происходит?

– Мы отследили отравление до дня вашего приезда, это был единичный случай, и мы принимаем меры. Мы проверяем, что мы едим, чем мы дышим. Мы проверяем прислугу. Скоро мы в этом разберемся. Но пока… Лотти, ради вашей безопасности вам с Джейми не следует здесь оставаться. Я перевела на твой счет средства на поездку. Отправляйся к брату. Уезжай из этого дома. – Она подняла руку, как будто хотела прикоснуться к дочери, но Холмс не обратила на это внимания; она выпрямила спину и прищурилась.

– Ты должна поверить: это для твоего блага, – прибавила ее мать.

– Для моего блага, – повторила Холмс. – Для твоего блага – возможно, но не для моего. Как и обычно. Ты химик, ты разберешься с этим к завтрашнему дню. Если я уеду…

– Ты уедешь.

– Тогда я уеду, чтобы найти дядю, потому что, если я права, он находится в крайней опасности.

Эмма посмотрела на меня с отчаянием в глазах.

– Ты поедешь с ней, – сказала она.

Это был не столько приказ, сколько просьба. Попытка задобрить дочь.

Казалось, что каждый в этом доме находится во вражде с самим собой. Злоба, любовь, верность, страх – всё это накладывалось одно на другое, превращаясь в какое-то непроницаемое туманное пятно. Я открыл рот, чтобы сказать ей нет, чтобы сказать, что моя мать убьет меня, что я не слуга и не телохранитель ее дочери. Что из всех, кого я знаю, она наилучшим образом может сама о себе позаботиться, а если она не сможет, то я – последний, у кого она попросит помощи.

Холмс, не глядя, взяла мою руку в свои.

– Я поеду, – услышал я сам себя. – Конечно, поеду.

Я решил, что мне понадобятся серьезные рычаги воздействия, чтобы договориться с моим отцом. Потому что, если я не сумею, мать отыщет меня и убьет за отъезд в Европу без родительского наблюдения.

– Леандр уехал, – сказал я отцу по телефону. – Отец Холмс сказал, что он сорвался посреди ночи. Один из его контактов задергался, как я понял.

Говоря, я смотрел на Холмс рядом со мной на заднем сиденье. Она была с ног до головы в черном: рубашка, аккуратные брюки, черные ботинки с кожаными накладками, которые я и сам был бы не прочь иметь. Между коленей она держала маленький черный чемоданчик с большими серебряными застежками. Ее прямые волосы были зачесаны назад, и я смотрел, как она бешено колотит по клавиатуре телефона, сжав губы. Она выглядела изящной и опасной. Она выглядела, как овеществленный шепот.

Она выглядела, как будто начала новое расследование. Я не знал, что об этом думать.

Телефонная линия потрескивала.

– Значит, ты едешь в Берлин. Чтобы искать его.

В голосе моего отца звучала просьба. Я и подумать не мог, что в последнее время так много взрослых выстроятся в ряд, чтобы просить меня об одолжении, как будто я был кем-то, с кем нужно договариваться, а не просто приказать. Мягко говоря, неделя выдалась странная.

Странный год.

– Я еду в Берлин, потому что Эмма Холмс отравлена Люсьеном Мориарти. По-видимому.

Холмс подняла брови, но ничего не сказала. На ее телефоне появилось сообщение от Майло. «Я отследил этот номер. Леандр звонил вам с одноразового телефона. Разумно – он, знаешь ли, под прикрытием. Выясните, откуда взялся мобильник. Где куплен и кем».

Дальше мне пришлось изо всех сил вытягивать шею. С усталым вздохом Холмс поместила телефон между нами, чтобы я мог читать.

«Ты больше заинтересована этим, чем ситуацией с родителями? Отравление? Какого черта они сказали об этом тебе и не сказали мне?»

«Потому что я разумный, уравновешенный ребенок, – написала Холмс в ответ. – Менее склонная искать случая отомстить».

«Так вот какая ты теперь».

«Скажи мне, ты уже выволок Люсьена из Таиланда и начал вырывать ему зубы?»

«Еще нет. Пока я организую охрану дома в Сас-сексе».

«Хорошо, но в разумных пределах».

«Естественно. Ты же не расстроена из-за матери, нет?» – спросил Майло.

Холмс поколебалась перед тем, как написать ответ. «Нет. Конечно, нет. Ситуация под контролем».

– По-видимому, отравлена, – повторил мой отец. – Боже, Джейми! Что же ты сразу с этого не начал? Не то чтобы я не видел раньше, как с ними происходит что-то такое, но послушай, Холмсы о себе всегда заботятся. И все же, пока вы там, ты не против разведать насчет Леандра? Майло наверняка знает как. У его шпионов есть свои шпионы. Я бы сам это сделал, но не знаю, как с ним связаться.