Литмир - Электронная Библиотека

– Поддерживаю партийную позицию моей подруги: буржуазному по происхождению шампанскому не сравниться с пролетарской водкой, – пошутила Ольга.

– Сравнится, не сравнится, а давай-ка, Оленька, выпьем еще шампанского за наши еврейские половинки. Две тысячи лет плотина, возведенная эксплуататорскими классами вокруг евреев, сдерживала их таланты. Но наша революция разрушила ту плотину, и энергия угнетенной нации выплеснулась и пошла волной высокой. И вот вам зримый результат за этим столом: Семен – ученый, директор института, не сомневаюсь, что скоро и академиком станет; Сонечка – талантливый и любимый нашим пролетариатом врач, не сомневаюсь, что скоро и главврачом будет. За вас, Семен и Сонечка, – поднял бокал Иван.

– Спасибо, Ванечка, за признание. – Соня пригубила бокал. – Думаю только, что та волна поднята идеями коммунистического интернационала у всех наций: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем!» Вот ведь в чем дело…

– Согласен с Сонечкой… – сказал Семен. – Евреи в черте оседлости поверили в интернационал, а Октябрьская революция открыла им все пути, разрушила, как сказал Ваня, плотину угнетения…

– Да, Октябрьская революция, конечно, открыла дорогу… – без пафоса подтвердил Иван. – Хотя если быть точным, то равноправие всех наций ввела еще буржуазная Февральская…

– Ты, Ваня, не иначе как перепил немного, – забеспокоилась Соня, – посмотрели бы мы на «равноправие наций», если бы белые победили в Гражданской войне.

– Вот-вот… А мы с Семеном не дали им победить. Правда, Сема? Там, на Гражданской, прошли наши лучшие годы, незабываемые. Давайте споем, что ли, песни нашей молодости…

Предложение Ивана всем понравилось, и Ольга первой звонко запела:

Слушай, рабочий,
Война началася,
Бросай свое дело,
В поход собирайся.

Все подхватили хорошо знакомые слова и мелодию:

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Вот показались
Белые цепи,
С ними мы будем
Драться до смерти.
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.

Иван спросил: «Если все как один умрем, кто будет строить коммунизм?» Семен добавил: «Да, многовато призывов к смерти – время такое было». Иван сказал, что помнит и другие песни Гражданской войны, и с хулиганским видом пропел:

Эх, яблочко
На тарелочке,
Надоела жена,
Пойду к девочке…

Соня всплеснула руками: «Вань, перестань… Совсем нетрезвый…» А Ваня продолжил:

Эх, яблочко,
Революция.
Скидывай, поп, штаны,
Контрибуция…

Посмеялись… Соня вдруг остановила всех, вздохнула глубоко и предложила выпить за Новый год не в ожидании новых побед над врагами и достижений на трудовом фронте, а просто так – за счастливый год. Она сказала:

– Выпьем, дорогие мои, за простое человеческое счастье в новом году, чтобы год был счастливее прежних, чтобы без врагов и ненависти, чтобы побольше любви и терпимости, чтобы, чтобы…

Она вдруг осеклась, задохнулась, как бывает от комка в горле, и… расплакалась по-детски. Это было неожиданно и трогательно, это было огорчительно, но Иван и Ольга догадались, в чем причина, а Семен в полном недоумении всполошился, побежал на кухню за водой – он не знал того, что знали Иван и Ольга. Ольга начала успокаивать подругу, увела ее в другую комнату… Иван громко сказал им вслед: «Девочки, мы с Семой пойдем прогуляться, а вы чай с пирогом приготовьте». И добавил тихо для Семена: «Пойдем, друг, протрезвиться на морозце. Без нас Соня скорее успокоится – нервы…»

Иван и Семен вышли на улицу. Было тихо, безветренно, нехолодно – легкий морозец чуть выше нуля градусов… Падал негустой мокрый снежок, и его струйки красиво высвечивались под редкими фонарями, а потом таяли, едва достигнув мостовой. Свежо и легко дышалось…

– Где твой любимый шофер Василий? – спросил Семен.

– Отпустил его до утра, пусть отдохнет, немолодой уже… Хороший мужик Василий Петрович, из первых чекистов.

– А мой шофер Коля ушел работать в НКВД. Толковый парень, там у него перспектива роста, я не возражал, написал ему отличную характеристику.

– Все они там толковыми становятся… А Василий ушел из органов, с молодой порослью чекистов тягаться не захотел.

– Чем же молодые чекисты от старых отличаются?

– Ох, какой сложный вопрос ты задал, Семен. Не знаю… Думаю, для старых революция, интернационал были совсем рядом, им и служили, других авторитетов не признавали. А для молодых это всё уже далекая история, а начальство рядом…

– Ответ твой, Ваня, еще сложнее. Я так думаю, что у каждого поколения чекистов свои задачи и методы, которые временем диктуются. В этом и разница…

Иван неопределенно отмахнулся, взял Семена под руку и ускорил шаг. Они молча прошли по улице Ракова до сквера Лассаля, что между Русским музеем и зданием бывшего Дворянского собрания, закружили вокруг по хрустящему под ногами снегу. Иван подставил ладонь под падающие мокрые снежинки, растер влажной рукой лицо, заговорил приглушенно, безадресно, словно в пустое пространство…

– Хочу поделиться важным… Это непраздничное, за столом неуместное… Устал я от партийной работы, вспомнил свою рабочую юность на уральском заводе, хочу уйти на живое дело, для живых людей полезное. Я ведь слесарем был неплохим, да и в организации производства кое-что понимаю. Вот старые друзья приглашают в Сибирь, в Красноярский край, на новый машиностроительный завод, где толковых людей не хватает, предлагают должность начальника цеха. Думаю согласиться…

– Ты в своем уме, Ваня? – озабоченно вскрикнул Семен, мгновенно протрезвевший, – с должности секретаря райкома в начальники цеха… Да это же вроде ссылки за плохую работу. Ты, что ли, не справляешься со своей работой? Где здесь логика?

– Да не кричи ты… – Иван взял Семена за плечо, больно сжал его, приблизился, глухо заговорил, почти зашептал: – А логики у нас давно нет, ее заменила партийная дисциплина. Тебе, Сема, одному говорю… Другу старому, которому верю… Устал я руководить бессловесными. Мне в рот смотрят, свое слово сказать боятся. А главное – не хочу быть посередке на картине, на пьедестале… Отовсюду всем виден, и сверху, и сбоку… Чем виднее, тем уязвимее, ты-то должен понимать. Чую, Сема, зверье нас окружает… Как тогда, в Гражданскую, помнишь – словно почуял я дух смерти, когда конница мамонтовская налетела, еще невидимая и неслышимая. Тогда было проще, враг был яснее, а сейчас… Боюсь я, Сема, хочу уйти в тень. Тогда не боялся, а сейчас боюсь…

– Не понимаю я тебя, Ваня, первый раз в жизни не понимаю, – нервно, приглушенно в тон собеседнику, сказал Семен. – Страхов твоих не понимаю. Ты старый большевик, с Лениным партию создавал, герой Гражданской войны, признанный партийный руководитель. Одумайся, Ваня, чего тебе бояться, в какую такую тень уходить? Да ты же пример настоящего большевика для молодых! – Вот-вот, Сема, ты в точку попал: «старый большевик». Слишком много тот старый большевик знает и помнит. То помнит, что нынешним партхолуям знать не положено. Потому и боюсь я их, Сема… Власти ихней несоветской, непартийной…

Свернули по улице Лассаля к проспекту 25 Октября, где на углу у Гостиного под фонарем стояла елка. Семен обескураженно молчал. Иван взял его под руку, ускорил шаг, словно убегая от сказанного. Потом остановился, медленно, с одышкой, с длинными паузами произнес несколько тяжелых фраз:

4
{"b":"724114","o":1}