Страх — один из лучших рычагов управления миром.

— Не стоит доверять всему, что пишут в журналах, — снисходительно ответил Инда. Еще люди должны верить в силу чудотворов. В незыблемость и спокойствие, которое те обеспечили Обитаемому миру.

И они действительно его обеспечили! Спокойствие, богатство, процветание! Ну что ж сделаешь, если этого иногда бывает мало? На одном достатке далеко не уедешь, он приедается, становится обыденным, люди принимают его как должное — и перестают ценить. Если нет опасности, как дорожить спокойствием? Если нет бедности, с чем сравнить богатство?

— Инда, скажи честно, ты приехал потому, что призраков с каждым днем становится все больше и они угрожают нам все сильней? — Ясна спросила это робко, вполголоса.

— Нет, я приехал вовсе не из-за этого, — слишком резко ответил он, она смутилась и отстранилась. Не стоило выпячивать грань, которую нельзя переступать в разговорах с чудотвором, это не только неэтично, это как-то не по-человечески. Они ведь друзья и должны оставаться друзьями. Но некоторые вопросы она не имеет права задавать, а он не имеет права на них отвечать. И Инда попытался загладить резкость:

— Людям нечего бояться. Кто-то нарочно сеет сплетни о наступлении на нас Исподнего мира[14], и я даже знаю, кто это делает.

От упоминания Исподнего мира ей передернуло плечи — будто Инда сказал непристойность. Впрочем, среди аристократов эти слова в последнее время считались моветоном — ничего удивительного, воспитанным людям полагалось краснеть и от слова «носки».

— Но оставь чудотворам разбираться с ними, и, уверяю, мы разберемся, — продолжил Инда, поморщившись. — Давай лучше поговорим о тебе. Твои письма…

— Ах, Инда! — неожиданно перебила она. — Если бы все было так просто, как в моих письмах! Ты же понимаешь, не все можно доверить бумаге, и Йера… Он не желает меня слушать, он считает, что всему виной нервное расстройство… Инда, ты должен выслушать меня, ты должен мне поверить!

— Ну рассказывай, — снисходительно кивнул Хладан. Трудно было не заметить, что в письмах она о чем-то недоговаривает. Он догадывался, о чем. Он приехал, чтобы убедиться в этом. — Тебя беспокоит Йока? Но я ответил в письмах и отвечу сейчас: все, что ты пишешь, нормально для четырнадцатилетнего мальчика. Это переходный возраст, Ясна, с этим сталкиваются родители большинства подростков. Даже мои когда-то через это прошли.

— Все это было бы так, как ты говоришь, если бы я не могла сравнивать его с другими мальчиками. — Лицо ее стало строгим: она вошла в образ матери, отягощенной бременем ответственности.

— Может быть, он развивается чуть раньше своих ровесников? Может быть, другие мальчики до него просто не доросли?

— Инда, да его со дня на день выгонят из школы! Не думаю, что всех его ровесников ждет та же участь!

— Он плохо учится?

— В том-то и дело! Он учится очень хорошо. Почти отлично. И это тоже меня настораживает!

— Тогда за что его можно отчислить из школы? Неужели за те шалости, о которых ты мне писала?

— Инда, это не просто шалости.

— Мне кажется, ты драматизируешь. Где он учится? Надеюсь, не в статском корпусе?

— Нет, конечно нет! Я была против закрытых учебных заведений, они плохо влияют на детей. Мы с Йерой выбрали Классическую академическую школу при университете. Там очень высокий уровень преподавания и при этом ограничены телесные наказания. Йера же никогда не наказывал Йоку, он считает, что человек должен понимать человеческий язык. Он считает, только так можно вырастить уважающего себя человека. Я всегда с ним соглашалась, но теперь мне кажется, что мы перегнули палку в другую сторону…

— Брось, перегнуть палку в другую сторону очень трудно! — улыбнулся Инда. — Нельзя уважать себя слишком сильно.

— Но он не уважает никого! Он ни во что не ставит учителей и нас с Йерой, он никого не боится и никого не слушает!

Ах, какая чушь! Неужели Инда ошибся в своих предчувствиях? Неужели беда только в том, что Йока Йелен имеет плохие отметки по поведению?

— По-моему, это прекрасно. Ты, наверное, плохо представляешь себе школу для мальчиков. Если бы я никого не боялся и ни во что не ставил учителей, я бы обязательно стал верховодом. В школе для девочек, полагаю, в цене другие добродетели?

— Йера твердит мне то же самое, — смешалась Ясна.

— Вот видишь, значит, в моих словах есть доля истины.

— Но почему тогда учителя не разделяют вашего восторга? Почему нам все время угрожают отчислением?

— Я думаю, учителя сильно преувеличивают свое желание выгнать мальчика. Меня, помнится, тоже пугали отчислением. А кого не пугали? Если в Славлене есть хоть один человек, которому не угрожало отчисление из школы, то это самый ничтожный из неудачников.

Инда не стал пояснять, что элитные школы с их жесткой дисциплиной — привилегия, которую аристократия может вот-вот потерять, и в Афранской Тайничной башне уже давно ведутся споры о начале кампании за демократизацию элитного образования: полную отмену телесных наказаний, школьной формы, армейской муштры, изнуряющей физической подготовки, сокращение учебных часов на общеобразовательные дисциплины. Потому что это не только опыт ума, система знаний, позволяющая смотреть на мир с высоты птичьего полета, но и бесценный опыт выживания, отстаивания своего мнения, умения не ломаться и противостоять противнику, многократно превосходящему тебя и силой, и служебным положением. Аристократия до сих пор составляет чудотворам серьезную оппозицию во многом благодаря традиционному школьному воспитанию, и недаром чудотворы когда-то переняли эту систему для воспитания своих детей. Демократичные школы простолюдинов выпускают в жизнь толпу самоуверенных болванов, которые не видят дальше собственного носа, не умеют ни рассуждать, ни бороться и исповедуют принцип «моя хата с краю». И в Афранской Тайничной башне многие считают, что аристократам давно пора приобрести похожие качества. Среди чудотворов довольно образованных людей, чтобы двигать прогресс без привлечения умов со стороны.

— Я вспоминаю институт как самый страшный кошмар в своей жизни… — Ясна потрясла головой.

— Этот кошмар научил тебя владеть собой, контролировать каждый свой жест и каждое слово. И — случись что — ты выживешь в любой ситуации, в которой сломается видавшая виды простолюдинка.

— Я всегда считала, что это наследственность. Меня учили, что это наследственность.

— А чему бы еще аристократ стал учить аристократа? Это кастовость: чудотворы чураются аристократов, аристократы чураются простолюдинов… А Йока, между прочим, убедительно доказывает, что наследственность тут ни при чем.

— Инда… Вот об этом я и хочу поговорить. О наследственности. И пожалуйста, не рассказывай об этом Йере. Он… никогда не простит мне…

Хладан навострил уши. Может быть, он не ошибся?

— Инда, с тех пор как родилась Мила, я… Ты только пойми меня правильно… Я поняла, в чем разница между своим и чужим ребенком… Я чувствую себя чудовищем, но я ничего не могу сделать. Мне нужен совет. Нет, неправильно… Не совет… Мне нужно, чтобы кто-нибудь помог мне. Чтобы кто-нибудь…

— Простил тебя и сказал, что ты ни в чем не виновата? — перебил ее Хладан.

— Я не знаю, — она замотала головой и опустила лицо. — Я действительно чудовище, Инда! Если бы ты знал, какие оправдания я себе придумываю! Мне кажется, я сойду с ума!

— Если мальчик ищет авторитета в кругу сверстников и делает это так, что для всех остальных превращается в persona non grata[15], хороший педагог сделает вывод, что ребенку не хватает любви и внимания. — Инда невесело усмехнулся. — Я понимаю тебя, Ясна. Я увидел это в твоих письмах, но не стал доверять бумаге столь тонкие материи.

— Выслушай меня! Погоди обвинять меня! — она вскочила с места и театрально приподняла сцепленные замком руки. — Сначала выслушай! Я и сама могу обвинить себя! Ты принимал в этом ничуть не меньшее участие, чем мы с Йерой! Да, это наше решение, и я несу за него полную ответственность. Но и ты, ты тоже должен отвечать! Хотя бы передо мной! Перед Йерой!