Я думал, что старые боги останутся дожидаться Железного господина во внутреннем круге, вместе со скелетами и тремя линга, но они быстро скрылись из виду. Впрочем, скучать нам не пришлось: в толпе вдруг раздались испуганные крики и утробный смех. Оказывается, один из участников шествия давно уже был здесь… Вот только зрители приняли его за груду тряпья и уселись сверху! Теперь они барахтались на земле, а потешный старик с кряхтением и вздохами поднимался с четверенек. Он был ужасно высок: должно быть, к лапам ему приделали подпорки, искусно скрытые под полами халата. Роста добавляла и маска в виде непомерно раздутой, морщинистой головы, с всклокоченной гривой и кустистыми седыми бровями. Правой лапой старик опирался на кривую палку, а в левой бережно, будто великую драгоценность, сжимал кувшин для чанга. Со всевозможными ужимками он побултыхал посудиной у уха, затем заглянул внутрь, потряс и так и этак – даже просунул в горлышко длинный палец! – но не нашел ни капли желанной влаги. Тогда, пошатываясь и петляя, старик направился к музыкантам и просительным жестом указал на кувшин; но те даже не шелохнулись. Осерчав, он начал проказничать – одному шену засунул в трубу камень, другому сдвинул шапку на глаза, а третьего и вовсе дернул за хвост. Народ вокруг покатывался от хохота, глядя на его выходки, – даже когда святотатец бухнулся на колени и начал протягивать лапы Когтю, моля богов проявить милосердие к страдающему и ниспослать ему вдоволь выпивки. Наконец, отчаявшись, старик со всей силы швырнул кувшин прямо в толпу; и стоило тому удариться о камни, как во все стороны брызнул превосходнейший чанг! Тут-то старик и застонал раненым быком и схватился за космы, вырывая серый мех целыми пригоршнями, – а потом, устало махнув лапой, разлегся на камнях перед самыми праведными праведниками, со всеми их четками и молитвенными дощечками, и притворился спящим.

Мало-помалу развеселившаяся толпа успокоилась. Когда последний смешок стих и последняя слеза была утерта, я услышал звон колокольчиков. Начинался новый танец.

С западной стороны озера во внешний круг вошли шенпо Эрлика, одетые в черные чуба с алыми лентами поперек груди. С их плеч свисали сети из крупных железных звеньев; в лапах мужчины сжимали оружие, каждый свое. У одних были волнистые кинжалы, вроде тех, которыми потрошат рыбу; у других – копья с подвесками из ячьих хвостов; у третьих – серпы («Это чтобы опрокидывать мир над землей», – шепнул мне на ухо разносивший шо послушник); у четвертых – лемехи («А это – чтобы опрокидывать мир под землей»); у пятых – кузнечные молоты; у прочих – крюки на кожаных шнурах, булавы и ваджры. Пока я разглядывал слуг Железного господина, с восточной стороны появились шенмо Сиятельной богини. Их платья и штаны были белее снега, в ушах блестели серьги из серебра и золота – будто они несли в гривах луну и солнце; подпоясывались женщины змеиной кожей, а вокруг бедер оборачивали сети из желтоватых костяных бусин. У сердца каждая держала широкий кривой тесак-дигуг и капалу, но не с кровью, а с молочным нектаром.

Ганлины пронзительно взвыли, загрохотали цаны и гонги; зазвенели цепи на груди черных шенпо – глухим стуком отозвались украшения на подолах шенмо. Танец мужчин был быстрым и яростным: они то вертелись на одном месте, воздевая к небу клинки и пики, то с криками подскакивали вверх, чтобы затем пуститься бегом. Их движения рождали в смотрящих дрожь, как гром, проходящий сквозь облака. Женщины ступали плавно и бесшумно, изгибаясь всем телом и встряхивая распущенными волосами; их одежды сверкали, как молнии среди темных туч, в железном дожде из лезвий, крюков и копий. А танец все ускорялся! Я невольно зажмурился, уверенный, что кого-нибудь точно проткнут мечом или насадят на крюк; но нет – каждый шаг в нем был точно выверен. Черный и белый ряды смешивались в единый узор, тут же расходились и наконец замерли, заполнив собою весь внешний круг.

Музыка стихла, но над площадью все еще разносилось странное шипение и бульканье – это сам собою закипел нектар в капалах, которые держали женщины Палден Лхамо. Но не успел я подивиться чуду, как толпа разразилась громкими воплями; все морды повернулись в одну сторону – к озеру Бьяцо. По его поверхности бежали крупные пузыри; одни лопались, а сотни новых тут же поднимались из глубины. Огромное озеро бурлило, как котел на огне. Горячая испарина повисла над его водами; в носу у меня засвербило от запаха железа и соли – и тут над приозерной гомпой запели трубы и раковины. Боги покинули ее и вскоре должны были явиться на площадь.

Отчего-то мне стало страшно. Туман с озера быстро прибывал, затапливая все вокруг. Гривы зрителей, островерхие шапки музыкантов и даже макушки чортенов скрылись под его волнами; я видел перед собой только дрожащие, смутные тени – так, должно быть, выглядели стаи голодных духов, под Новый год побирающиеся у порогов жилищ. Не стало ни площади, ни города вокруг; и когда во всем мире осталось только белое марево от земли до неба, на возвышении внутреннего круга появились восемь черных мужчин. Я сразу догадался, что это почжуты, товарищи Железного господина и самые могущественные шены Перстня. Даже в нашей далекой горной долине знали их имена: грозный Чеу Чомкар, милосердный Чеу Ньяше, мудрый Чеу Ленца, зоркий Чеу Окар, справедливый Чеу Мучам, карающий Чеу Мелкек, связывающий обетом Чеу Янкье и Чеу Луньен, искусный в чарах. На их мордах не было масок; это были не дре с оскаленными клыками и не дикие звери, а обычные старики со свисающими брылями, седеющей шерстью и глубокими складками у переносицы, – но отчего-то я боялся поднять на них глаза. Вместо этого я принялся рассматривать их наряды: простые черные чуба, ничем не отличающееся от одежды других шенпо; только на груди, будто солнце среди лучей, висела на цепях пластина с изображением скорпиона, пожирающего двух царей духов, – знак власти Железного господина над старыми лха и дре. Почжуты несли с собою глиняные чаши, наполненные тлеющими углями; их бока должны были быть очень горячими, но колдуны даже не морщились. Обмакивая в посудины кисточки из красной шерсти, они кропили воздух искрами, очищая пространство внутреннего круга огнем. Достигнув края площадки, шены сели, скрестив лапы, расположившись точно по четырем основным и четырем промежуточным направлениям.

Тогда под мерные удары барабанов во внешний круг поднялись две женщины в масках снежного льва и водного чудовища. Это были дакини, верные спутницы Палден Лхамо, Симхамукха и Макаравактра. Загребая сапогами клубы пара, приседая и поводя растопыренными пальцами, они обошли весь круг, златовласая Симхамукха – по ходу солнца, а длинноносая Макаравактра – по ходу луны. К концу их медленного танца туман поднялся до самого неба; я уже не видел ни спин сидящих вокруг, ни даже нависшей надо мной морды дяди, но странным образом все, что происходило во внутреннем круге, оставалось ясно различимым и даже как будто увеличилось в размерах. Скелеты, покачивавшиеся на одной лапе, упершись полосатыми палками в спины линга, стали размером с дом; чаши с потрескивающими углями, над которыми склонились почжуты, разгорелись адскими жаровнями; лапы дакини, сложенные в жесте подчинения духов, казались широкими, как крылья орла-гаруды.

Вдруг что-то вспыхнуло во влажной мгле – какой-то далекий огонек – и поплыло к площади, разгораясь все ярче и ярче. Вот уже совсем близко загрохотали, зацокали копыта, и прямо перед охнувшей толпою выскочил невиданный зверь! На первый взгляд он походил на безрогого оленя, но был куда выше, с крепкими ногами и мощной шеей, волнистой гривой до земли и хвостом, похожим на связку пышных хатагов. На крутом бедре был выведен киноварью широко распахнутый глаз; к попоне был прилажен туго набитый кожаный мешок; пара черно-белых игральных костей и клубок пестрых ниток подскакивали на гладком боку. Это существо было в высшей степени чудесным… Но мало кто смотрел на него; все взгляды обратились к наезднице.

Если бы я не знал, что мы ожидаем богов, если бы молчали все трубы и гонги и исчезли бормочущие молитвы шенпо, я бы все равно узнал Палден Лхамо.