Зато дорога и правда была широкой и ровной – повозки катились по ней, как по маслу, – а еще очень скучной. От безделья я принялся разглядывать окружающих. Странным зрелищем были наши сопровождающие – торговцы: замотанные в пестрое тряпье, с широкими проплешинами на плечах и лопатках, натертыми тасканием тюков. Странными были и другие идущие в столицу – например, три женщины с золотой шерстью, назвавшиеся сестрами Сэр; судя по одежде и пятнам хны над бровями, они явились из южной страны. Но самым странным из всех был, конечно, Зово, гадатель на узелках. Я и не думал, что он увяжется следом за караваном из Пхувера, а вот гляди-ка! Зово шел совсем неподалеку, сгибаясь под грузом драгоценного короба; к полудню его тонкие ноги почти заплелись узлом. В конце концов мне стало жаль его.
– Дядя, – шепнул я, боясь потревожить окружающую тишину. – Может, разрешим этому… который гадатель… поехать на нашей повозке? Или хотя бы короб поставить?
Клянусь, Мардо чуть не поперхнулся! Выпучив глаза не хуже пхуверского лягушкоподобного садага, он сквозь зубы зашипел на меня:
– Сдурел, что ли? Это же бывший шен Железного господина! Мало ли, какие дре у него в этой коробке запрятаны… и вообще, не пялься на него, а то еще проклянет, облысеешь весь и пузырями покроешься – как я тебя потом продавать буду?!
Увещевания дяди не особо-то подействовали: пусть я и струхнул немного и забился поглубже под шубу, но теперь уже следил за Зово с тройным усердием. Теперь-то я знаю, что дядя сразу же разгадал прошлое нашего попутчика по истершейся багровой ленте, какую имеют право нашивать на чуба только посвященные Железному господину. Но мне-ребенку невдомек было, что такого страшного в этом слабом, рано поседевшем мужчине с тяжелым коробом за спиной. Разумеется, Зово заметил мои любопытные взгляды – и хитро подмигнул в ответ. Я икнул от страха и теперь уже целиком скрылся под шубой, хотя дневное солнце и припекало вовсю.
Вечером, стоило нам остановиться на отдых под боком одной из скал, как дядя тут же бросил меня возиться с дзо, а сам чуть не вприпрыжку побежал к костру, откуда доносились голоса торговцев, галдевших на каком-то птичьем языке «мани26, мани, мани!» Для этого болтуна целый день в молчании был, наверное, сущей пыткой! А когда Мардо исчез, бывший шен сам подошел ко мне.
– Как тебя зовут, малыш? – спросил Зово вполне дружелюбно, но я чуть шаровары не обмочил от страха – в голове сразу же пронеслись все россказни о том, что колдуны могут учинить, узнав чье-нибудь имя. И хотя как раз для таких случаев и были придуманы тайные и явные имена, даже прозвищем рисковать я не собирался. – Ладно, не хочешь – не говори. Буду звать тебя «момо» – ты такой круглый, так бы и съел!
Вообще-то мне следовало бы испугаться угрозы быть съеденным заживо, но вместо этого я ужасно обиделся.
– Я Ринум, понятно? – будто само собой вырвалось изо рта.
– Понятно, – рассмеялся хитрец. – Да ты не бойся. Не скажу, что опасения твоего дядя напрасны, но тебе я совсем не желаю зла. Правда.
Он как-то странно посмотрел на меня, не поворачивая морды, а только скосив глаза – водянистые и серые, под стать его шкуре. Вообще, этот Зово весь был как хатаг, слишком долго провисевший под солнцем и дождем, – ни одного живого, яркого цвета не осталось на его теле, только тусклые пятна и потеки.
– А ты правда шен Эрлика?
– Уже нет. Но раньше был.
– Значит, ты умеешь колдовать? – спросил я, преисполнившись любопытства. Странствующие шенпо, изредка навещавшие нашу долину, не были искушены в колдовстве. Конечно, они могли рассчитать благоприятный день для того или иного события, прочесть заклинание очищения над водой, зерном или новорожденными ягнятами и провести умиротворяющие или приумножающие пуджи27, но вряд ли кому-то из них под силу было выдыхать пламя, летать по небу или обратить врага в пыль одним взглядом. А слуги Эрлика, говорят, могли все это – и даже больше.
– Да уж. Умею.
Тяжко вздохнув, Зово опустился на плоский, в бурых прожилках валун и размял затекшую шею. Красноватые отблески огня дрожащими мухами облепили его левое плечо, а за правым виднелись скалы и дорога, уходящая в ночь.
– И что ты умеешь? – осмелев, я тоже присел на камень – правда, на приличном расстоянии от бывшего шена.
– Много чего. Умею лечить и насылать болезни, красть чужое Ла28, усмирять всяческих дре и лха… Хотя в этом искусстве сейчас нет никакого толку: всех чудищ убили еще до моего рождения, разве что пара Лу еще прячется под водой или в подземных пещерах – но что с них взять, кроме горстки чешуи? Да и демонов с богами почти не осталось.
– Как это? – возмутился я. – А кому же мы тогда торма жжем и масло подносим?
– Богу бессмысленного расточительства еды, видимо, – пожал плечами Зово. – Могли бы и сами съесть – толку больше было бы.
– А Железного господина что, тоже нет? – решил я подловить лгуна на слове. – Кому же ты служил тогда?
– О! Он есть – но ему не нужны ваши дары.
– И ты видел его? Эрлика?
– Видел, – пробормотал Зово, вдруг помрачнев. – Еще как видел.
– А правда, что у него шуба из семи медвежьих шкур, а вместо постели – семь чёрных бобров? А как они не разбегаются? А на бобрах спать не скользко? А какие боги вообще?
– Насчет бобров не знаю. Ну а боги… они как молнии посреди грозы. Когда появляются, мир наполняется светом; когда исчезают – все погружается в темноту, еще глубже, чем раньше.
– Почему же ты больше не служишь им?
– С молниями связываться опасно, – хмыкнул Зово, почесывая щеку слоящимся когтем. – Того и гляди, хвост подожгут!
– Все-то ты врешь, – уверенно сказал я, складываю короткие лапы на груди – как мне казалось, с большим достоинством. – И колдовать наверняка не умеешь, иначе тебя бы из шенпо не выгнали.
– Меня и не выгнали. Я сам ушел. Теперь вот возвращаюсь в столицу, чтобы навестить старых товарищей… – пробормотал Зово и вдруг поднял с земли булыжник размером с голубя-сизаря. – Потрогай-ка.
Чувствуя подвох, я подался вперед и осторожно прикоснулся к камню – на ощупь тот был самым обыкновенным, холодным и чуточку шершавым. Небесным огнем меня не убило, сквозь землю я тоже не провалился, да и лысеть, вопреки предсказанию дяди, вроде не начал. Но тут Зово ухмыльнулся, сжал кулак – и булыжник рассыпался песком в его костлявых пальцах!
– Ух! А как это?..
– Ну так колдовство! – ответил он, отирая лапы о подол, который, впрочем, грязнее стать уже не мог. – Хочешь сам попробовать?
– А я смогу?
– Не попробуешь – не узнаешь. Для начала выбери себе камень… Да, этот подойдет. Теперь представь, что твоя лапа наполняется огромной силой – она ощущается сначала как тепло, потом – как жар и нарастающая тяжесть, будто в кости заливают расплавленный металл. Тяжесть становиться такой непомерной, что выворачивает плечо, почти пригибает к земле. Представь, как придавливаешь этим огромным весом маленький, жалкий камень – и он рассыпается безо всяких усилий, точно горстка муки… Ну, давай!
Я изо всей силы сжал пальцы, но они обхватили твердое, почти нерушимое вещество – никак не муку. Зово довольно рассмеялся, хлопнув себя по ляжке.
– Значит, не быть тебе колдуном. Что ж, есть дела и получше! Будешь чистить блюда в доме какого-нибудь купца или стирать шаровары для оми.
Если честно, такая судьба была совсем неплохой для проданного в услужение сына самадроги, но насмешка, сквозившая в голосе бывшего шена, разозлила меня. Я нахмурился и собирался уже распрощаться с ним – как вдруг Зово примирительно поднял лапы.
– Извини меня, господин Ринум. Мой язык в детстве украла змея, а взамен оставила свое глупое жало. По правде, я хотел поблагодарить тебя. Сегодня ты проявил милосердие – пусть твой дядя и не пустил меня на повозку, в этом не было твоей вины. Тот, кто редко видит добро, умеет ценить его… Поэтому я расскажу тебе кое-что, открывшееся мне во время гадания на узелках. Есть три вещи, которые определят твою судьбу: белая сова, черный бык и красный узел. Не знаю, добро они тебе сулят или зло, но, когда столкнешься с ними, будь начеку.
