– Если я мальчишка, то тебе-то сколько годков… дядюшка?
Помедлил, прежде чем ответить.
– Девятнадцать зим.
На три года всего и старше! Осмелевшая Берта продолжила расспросы дальше:
– И чего ты нам дичь-то таскаешь, добрый человек? Вроде никакой данью мы тебя не облагали…
Лай за спиной стал глуше: похоже, родным удалось загнать взбесившегося Тура в клеть. Теперь таились за дверью, прислушивались.
– Люди не должны голодать, а у меня добычи лишку.
Берта руки скрестила: ишь ты, своей сноровкой расхвастался! Ну, не лучший она охотник, но и не из самых худших! И не голодают они вовсе! Но прежде чем рот раскрыла, услышала за дверью предостерегающее шипение матери – знает характер и языкастость своей старшенькой не понаслышке. Берта разобрала что-то вроде: «благодари-кланяйся!» Незнакомец бросил взгляд за ее спину; тоже, похоже, услышал. Берта помолчала, себя преодолевая: слишком много в последние годы их семье кланяться пришлось! Но мать права, ничего худого от этого парня они не видели, одно благо. Просто такая беспричинная доброта настораживает – а ну как за нее, непрошенную, потом платить придется сторицею?
– Ну… коли так, спасибо тебе от семьи нашей. Мать и так за твое здоровье молится, только имени твоего не знает… Как, говоришь, тебя кличут?
Ответил, опять помолчав:
– Эрин.
– Меня Берта. Может, все-таки в дом зайдешь, отдохнешь с дороги? Пес наш, правда, что-то никак не успокоится, вон, охрип уже.
Первый раз за весь разговор губы парня изогнулись в короткой улыбке.
– Умный пес. Не пускает в дом… кого попало. Поеду я.
Вот ведь полуночник! Всё неймется ему по лесу в одиночку в такую темень шляться! Эрин откашлялся.
– Ближайшую неделю не жди меня.
Берта снова ворохнулась – срезать его словом: да кто тут вообще кого ждал?! Но парень коротко кивнул-поклонился со странным пожеланием: «безлунной вам ночи», повернулся и легким стремительным шагом ушел со двора. Никак не получается последнее слово за собой оставить! Берта сердито толкнула дверь: мать едва отскочить успела. За ней маячил дедушка с топором в руке; в клети уже не лаял – надрываясь, хрипел Тур.
– Чего всполошились-то? – сердито вопросила Берта. – Поговорили. Знакомец оказался. Боялся, что с голоду тут мрем, заботливый какой…
Значит, тронула незнакомца ее жалостная история! А вроде и не слушал особо. Выпущенный на свободу Тур вылетел наружу, чуть не сбив хозяйку с ног, устремился по тропке, тотчас вернулся и заметался по двору, воткнув нос в снег: ну чисто на охоте! Лаять уже не лаял, но рычание продолжало переливаться в мощной глотке, загривок дыбом, и Берта рукой махнула, остереглась, разозленного, успокаивать. Не шавка деревенская, пес серьезный, значит, есть на то причина.
А от матери опять досталось: мол, не приветила славного знакомца, плохо в дом зазывала, никакой благодарности, норов вечно кажет! Ага, огрызалась Берта, а он, может, тать какой! Или вовсе умертвие во двор забрело, человеческий облик укравшее. Мать ткнула ей в лицо здоровенным тетеревом: будет тать или умертвие тебя откармливать перед тем, как сожрать?! Берта, ворча, вернулась на свою лежанку. Гляньте на нее, то со знакомым парнем и посмеяться не дает, то первого встречного полуночника сразу в дом зазывает!
***
Наступало полнолуние. Значит, как тут заведено, придется сидеть безвылазно по домам, не то, что со двора, даже за порог носу не показывая! Загодя натаскали воду, дрова, расчистили тропки до дороги и нужника, хотя все равно за эти три дня напа́дает, уж больно в здешних краях зимы многоснежные, пупок надорвешь, лопатой махая!
А в Краинке в полнолуние посиделки, подружка Гутрун уже на лыжах прибегала, зазывала с ночевьем на трое суток. И хочется: зимний день короток, только дела переделаешь, а уже темень падает, и сидишь взаперти долгими вечерами лицом к лицу с семьей при чадящей лампе или вовсе при лучине. А на вечерках и поболтать, и посмеяться-поплясать можно, да и людей полный общинный дом. Родительница отпускала и даже выпихивала, но Берта скрепя сердце отказалась: колется опять же, уйдешь – и думай потом, как там они без тебя, немощный старик, одинокая женщина, да девчонки мал мала меньше.
– На ярмарку вон лучше съезжу на Зимний поворот.
Мать опять заругалась: вот что у нее за дочь такая уродилась! Только бы по лесу шастать, бирючка, как есть бирючка! Берта когда отмалчивалась, когда огрызалась. Хотя хорошие знакомцы у них появились, Краинка еще не стала родной. И спустя десяток лет будут показывать через забор на подросших сестренок: а, это те пришлые, которых сюда вдова на корове привезла!
Да и вообще Берта измыслила, как отблагодарить того Эрина, если все же еще объявится. Задумала связать рукавицы, да не с собачьего пуха, а с белой овечьей шерсти, которую привезли еще с родины: второй год спряденная лежит, того гляди, моль сожрет. Вот как раз в полнолуние и будет время заняться.
Даже в краткие подслеповатые зимние дни навязалось немало: аж руки горели от спиц и шерсти. Часть самим, часть в подарки кому, на ярмарку скорую опять же… Берта долго выбирала, какой узор пустить: снежинки-цветочки? Парню вроде не пристало. Простой привычный орнамент? Скучно. В конце концов вывязала гроздь рябиновую. Полюбовалась: издали и впрямь рябинка, ягода к ягоде. А если не по нраву придется, заранее – на всякий случай – рассердилась Берта, пусть своей зазнобе передарит! Если найдет, конечно, зазнобу с такими же ручищами…
На третью ночь луна пошла на убыль еще для глаза незаметно, а Берта уже вставала в спящем доме у узкого окошка, выглядывая нежданного-незваного кормильца. Даже Тура на всякий случай на цепь посадила: а ну как кинется, порвет? Не привыкший к привязи пес глядел укоризненно: мол, зачем, хозяйка, позоришь, никуда не убегу я от вас, вздыхал и лез в утепленную конуру. Луна светила высоко и ярко, раскидывала ледяные ковры меж подступавших ко двору сосен, но ничей след не нарушал свежую белизну. Видно, в тягость стала Эрину забота… или все ж таки на что-то обиделся? Ну, так тому и быть, дернула плечом Берта и спать пошла. Завтра спозаранку подняться да обежать силки – если не почистили их за эти дни лисы с росомахами…
***
– Я ждал тебя.
Чудом не вздрогнув – еще чего не хватает, показывать какому-то парню свой испуг! – Берта медленно выпрямилась от настороженного капкана: пробегавшему вчера зайцу удалось миновать его, не попавшись. Оглянулась, сдвигая на затылок капюшон.
Сегодня безлошадный. Сидит на заснеженном пне, словно всегда тут был. Даже захотелось наверх глянуть: не с дерева ли спрыгнул, потому что ни ранешных следов, ни скрипа снега под ногами, ни шелеста лыж при его приближении Берта не засекла.
– А если б не пришла? – спросила язвительно. – Так и торчал бы здесь, ровно филин на пеньке?
И невольно улыбнулась: Эрин округлил глаза и пару раз замедленно моргнул, двинув головой влево-вправо, и впрямь филин! Согласился тоже по-птичьи:
– У-ху.
– Еще и замерз бы насмерть! – посулила добрая Берта.
– Сытый волк никогда не замерзнет.
– Так то волк…
Девушка попятилась от капкана, привычно заметая за собой следы еловой веткой: чтобы зверье не отпугнуть от ловушки; неизвестно же, пойдет-не пойдет снег. Эрин поднялся с пенька, пошел рядом. Лыжи у него длиннее – ему под рост, более загнуты и подбиты оленьим камысом1.
– А ты? – спросил неожиданно. – Ты тоже меня ждала?
Берта озлилась – от того, что он в самую цель попал.
– Еще чего, – бросила, ускоряя шаг. – С чего бы мне тебя ждать? Кто ты мне – ждать его еще!
Парень так откровенно огорчился, что злость как рукой сняло: посмурнел, в сторону глядит. Молчит, но идет, не отставая. Через несколько минут Берта не выдержала:
– А ты сам-то, вообще, откуда? Где твой дом?
