Она заблудилась.

Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все у́же, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника – видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.

Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее – на ветер и мороз.

Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой вытащенного из силков зайца: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что тащишь домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом, наконец, обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем холоднее становилось, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще немного, и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и… другие. От волков у нее есть огонь, а от… от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится…

Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Нарубить веток, забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет…

Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.

Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, – горностаевый, с темной гривой и хвостом.

– Ох, как же ты меня напугал! – выдохнула Берта. Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро оглядевшись, спросил:

– Ты откуда здесь взялся?

Ну да, в просторном кожухе и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.

– Блукаю маленько, – сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это «маленько» длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.

– Где твоя… родня? – голова парня в лохматой, низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.

– Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?

– Краинка? – парень помолчал. – А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, – он махнул рукой с поводьями ей за спину, – Обсидиан.

Значит, она столько времени шла прочь от дома! И мешок и лыжи внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.

– Уфф… вот что ты мне раньше не попался, а? – Подумав, спросила без особой надежды: – А поблизости есть еще жилье?

– Нет.

Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от здешних хозяев. Да и вообще деревень-хуторов в Приграничье наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать – или возвращаться или ночевать под елью, как собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:

– Засветло не успеешь.

А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень предложил неожиданно:

– Давай отвезу.

Берта даже рот открыла.

– Ты… вернешься со мной назад, что ли?

– Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, – и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: – Уже и Волчья звезда встала. Решай.

Упоминание о волках ее подстегнуло.

– Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать заодно!

И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:

– Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо…

– Обнюхает! Он что у тебя, собака?

Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывавшимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый – в очень мелкий цветной крап, как говорится, «в гречку».

– Красавец, – пробормотала Берта. – Какой же ты красавец… Жалко, хлебушка уже не осталось.

Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад с горы не скатывались. Сумку с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.

– Садись.

Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника – куда его неуклюжей, привычней ведь на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.

– Что в мешке? – спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. – Рябчик?

– Заяц.

Он молча кивнул. А Берта неожиданно – и для самой себя тоже – начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь заломал пару лет назад. Налоги подняли, за долги скотину забрали. Как совсем голодно стало, сюда перебрались. Слышали, здешние… лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк – и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь…

– А ты охотишься? – спросил парень, не оборачиваясь.

Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки, не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем как сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушая.

– А ты-то сам откуда и куда? – наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:

– Да то туда, то сюда… Значит, ты единственный добытчик в семье.

– Ну да.

Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела, что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на землю – хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:

– Хочешь подремать, держись крепче.

– Я не сплю, – сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых рукавицах за его ремень, привалилась щекой к меху полушубка и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.

Проснулась вновь – уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, ясный месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов по обеим сторонам скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего на близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.

– О! Уже приехали? – Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа. – Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, – сказала она, прилаживая поданные сверху лыжи. – Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и тронешься.