Часы на стене показали 10:47, в дверь опять позвонили, опять Нафтали сходил к дверям, с удовольствием скользя по полу. Тапки были на войлочной подошве, он шил их сам, любил подшивать, шить, починять и так далее, сказывались профессии предков, так говорила о нем сестра.

При входе в дом Гарцев был такой половик из топкой материи с жестким ворсом, о который полагалось вытирать ноги при входе. Это все мама придумала, большая хозяйка, все в доме у нее блистало и сверкало, никого она не подпускала к уборке, даже дочь. Нафтали несколько раз пытался помочь ей по армейской привычке, но она отвергала его попытки с веселым гневом.

Перед ним стоял Толик, тот самый рефлексирующий интеллигент, вещи которого Нафтали перевозил третьего дня. Левая рука в кармане брюк. С ним был желтого цвета портфель из бычьей кожи на ремнях, он был в глаженом пиджаке, в чистой белоснежной рубахе с перекрахмаленным воротником, брюках выше щиколотки и в новеньких ботинках фирмы «Амегапер» на микропорке, в которых быстрым шагом передвигались на учебу и с учебы люди на площади Субботы и прилегающих к ней улицах и переулках.

– А ты как здесь оказался, тезка? Какого черта? – удивился Толик. – Я к профессору Гарцу.

– Я здесь живу, а профессор Гарц – мой родной отец, – объяснил Нафтали. Толик без выражения посмотрел на него, как на пыльную облупленную статую без носа и правой руки в заброшенном парке.

– Понял, неожиданно, так не бывает нигде, только в Иерусалиме. Не удивлен совершенно. Веди меня к нему, Анатолий Гарц, в Джефу Моисеевичу, – попросил Толик, тщательно шаркая подошвами, вытер ноги о половик и шагнул в коридор. Так входят в неизвестность нервные джентльмены, понимающие важность каждого своего шага. Какой-то Толик был сегодня пухлый, была известна причина этих белых надутых щек, этих опухших глаз, этого висящего подбородка. Но все равно он был хорош собой, этот Толик, живой, подвижный, громкоголосый, широкогрудый.

Они встретились с отцом как старые знакомые, близкие друзья. Тебе, Нафтали, не понять этого. Правда, тебе не понять, Нафтали, странные русские привычки и обычаи, к которым невозмутимый Нафтали никак не привык и привыкнуть не мог. Что ему до всего этого? Но вот выясняется, что все интересует этого парня, все ему важно.

– Там у вас пол на лестнице помыли, я наследил. Не думай, я не специально, – сказал Толик Нафталию. Он тепло поздоровался с отцом, который показал ему на стул напротив. «Приятная неожиданность, Анатолий». Нафтали пристроился на стуле напротив балконной двери, из которой в комнату весело набегали струи свежего ветра, настоянного на солнце и пахшего сохнущей травой со скошенного газона во дворе.

– Это дочь, Джеф Моисеевич? – живо спросил Толик, показывая на фотографию за спиной отца. Тот полуобернулся и сказал: «Да, дочь, школьница».

– Красавица какая, – заключил Толик. Нафтали подумал, что хорошо, что Лори нет дома. Толик поддернул рукава пиджака, привезенного из Москвы и пошитого там же, нагнулся, отстегнул ремни своего портфеля и извлек две бутылки «Столичной». – У меня сосед прилетел позавчера к семье из Москвы, я и выкупил у него. Он друг мой, математик, чудесный человек, создатель необычной прозы, вот привез с собой пару бутылок. Правда, немного косит, но нам это не мешает. Чудо белое, столичное, Джеф Моисеевич. Вы же любитель, да?

Отец с неподдельным интересом смотрел на бутылки с черно-зелеными этикетками. «Как же он расстался с такими чудесными сосудами?» – спросил отец живо. Толя чуть развел руки, поджал губы, подтянул рукава пиджака и сказал фразу из популярного фильма. Многие ее повторяли в те годы, да и сейчас можно услышать эту фразу из уст людей, мыслящих не слишком оригинально, но значительно. «Я сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться», – сказал Толя скромно. Отец кивнул ему: «Понимаю вас, Анатолий, очень хорошо».

Нафтали посмотрел на часы, было без трех минут одиннадцать. Рановато, вообще, для таких алкогольных объемов. И потом, он надеялся сегодня зайти в магазин, приглядеться, прицениться, полюбоваться, судьба была против. Говорить он не стал ничего, старшие решали сами за себя. Хотя на первый взгляд, Толику, возможно, добавлять сегодня не стоило и вовсе. Ну, куда еще, куда? Да Толик и не спрашивал у Нафталия разрешения. «Принеси нам из кухни продукты и посуду, сынок».

После второй рюмки Толик азартно сказал отцу: «Джеф Моисеевич, я пришел к вам за подписью. В Москве арестовали и судят моего друга Толю Корфа, подпишите письмо в его защиту, я всех обхожу», – он достал из портфеля три листа плотной бумаги, по виду ватманской. «Вот, и профессор Бердичевский, ваш коллега, поставил подпись», – он ткнул сильным пальцем в лист. В этой России всех мужчин зовут Толиками, с ума сойти», – подумал Нафтали.

«А кто он, этот Анатолий Корф, Толя?» – поинтересовался отец, вглядываясь в столбик подписей и отпечатанный на машинке текст над ними. «Замечательный человек, историк, полиглот, насмешник, правовед, он им опасен, они его ненавидят за все: за внешний вид, за независимость, за характер, за помощь Исаичу, его надо спасти, Джеф Моисеевич», – Толик сдвинул рюмки и поднял свою до уровня глаз. «Вы же помните, кто такой Исаич, господин профессор, даже есть такое стихотворение: «хороший человек Исаич, где-то там за рекой, кажется, живет, знаете?»».

Отец еще сказал Толику: «Моя подпись не значит ничего, как вы понимаете, она может только повредить общему делу из-за моего прошлого», – но тот слушать не стал.

«Вы совершенно, простите меня, неправы, Джеф Моисеевич, кто что помнит, 30 лет прошло, о чем вы говорите, вы профессор, гражданин двух великих государств, знаменитый практик, хозяин клиники, автор ряда выдающихся научных работ, что вы», – Толик уверенно напирал, льстил напропалую, он привык добиваться своего. Отцу понравились его слова.

Джеф Гарц склонен был уступить, он и сам думал, что всегда нужно помогать всем. Он не хотел знать, что никто не забывает ничего в больших странах, да и в малых тоже, конечно, все все помнят. «Вот моя ручка, Джеф Моисеевич», – сказал Толик. «Спасибо, я подписываю документы своей», – старый Гарц черканул свою подпись внизу листа.

Толик аккуратными движениями, тщательно поправив края, вложил листы в книгу, быстро переложил ее в портфель и застегнул ремни. Книга называлась «Архипелаг ГУЛАГ», – так прочитал Нафтали на обложке. Отец тоже успел прочесть это название. Почему Толик торопился убирать листы и книгу, в принципе, было понятно, потому что можно было испачкать, помять, забыть. Он был аккуратен, ничего не забывал, вообще, но все-таки, необходима осторожность, об этом он помнил всегда.

Толик поднял левой рукой портфель с пола, ему явно нравился этот процесс перемен положения его любимого предмета, вытащил из бездонного нутра портфеля две консервные банки и торжественно, с видом непревзойденного фокусника поставил их на стол. «Видали, что у меня еще есть», – громко сказал он. «Балтийская килька», – гласила наклейка на ребре банки. «Из того же источника, что и «Столичная», – объявил Толик. – Принеси открывашку, тезка Толя».

Отец не удивлялся знакомству сына с этим человеком. Все происходит так, как должно происходить, так считал он. Все известно заранее.

Теперь бутерброды очень ловко делал Толик, прямо руки летали. Он щедро мазал хлеб маслом, укладывал две очищенные кильки, хвостами в противоположные стороны, на них половину вареного вкрутую яйца и передавал все сначала отцу, следующий Нафталию и потом уже варганил себе. «Вот так, друзья, и бог за нас, и есть некоторая надежда, несмотря на пугающие новости», – говорил он и, выдохнув, выпивал, точнее, вливал в себя и аккуратно закусывал с выражением счастья на красивом и широком белом лице не простолюдина. Неспокойная душа его, меняющая форму, очень большая, не вмещалась в грудной клетке и находила выход в словах.

– У вас в обращении написано: «Многоуважаемый Леонид Ильич», так надо, да?! – спросил Гарц.

– Обязательно. Стратегический замысел, пусть спасет и отменит. Конечно, все напрасно, у них свои правила. Вот Исаича отпустили в город Кельн к другу Беллю. Но Толика Корфу не отпустят, они его не замечают и в упор не видят, пусть гниет. Ведут себя как бессмертные, границы спутали, старики. Великая страна, и будет еще более великой, на тысячи лет, кто с коммунистами может сравниться, Джеф Моисеевич? Верно, никто. Потому что империя, будущий президент Штатов так скажет, из актеров, но сильный, умный, дальновидный, еще не так скоро, но надо дожить, и потом, он там наверху не фраер, он все видит, они не знают, глупцы, никто не знает, ха-ха, это я не злорадствую, – Толика заносило в политические прогнозы, в которых он был очень силен. Стоило к нему прислушаться.