Пусть трижды там она в своём гробу

Твоя перевернётся баба Варя!

Она-то денег сроду не брала,

Она была нежадная старушка.

Ты ж дьяволу всю душу продала

За эти золотые побрякушки!

Небось, смеёшься надо мной в душе.

Что? Душенька твоя теперь довольна?!»

Я выдернула серьги из ушей,

Не ощущая, больно иль не больно.

Сняла с одной, затем с другой руки

(Как к ним уже мои привыкли ручки!)

Колечки золотые, перстеньки,

Всё на столе в одну сложила кучку.

Одним рывком я сорвала потом

(Помыслила: «Прости меня, о, Боже!»)

Цепь золотую с золотым крестом

И сверху в кучку положила тоже.

Затем без лишних слов, без долгих слёз,

Без показного горя и печали

Открыла дверь и вышла на мороз,

А Галя всё кричала и кричала.

Как свечки, в небе звёздочки горят.

Не помню, как я вышла на дорогу.

На мне – «ночнушка», байковый халат

И тапочки мои на босу ногу.

По грейдеру широкому вперёд

Иду. Куда? Зачем? Не всё равно ли?

Меня ни страх, ни холод не берёт.

Никто теперь. Я – абсолютный нолик.

Ни дома нет: я не вернусь домой,

Нет ни родных и ни подруг. Ну что же!

Уж если от меня Учитель мой,

Учитель мой, кто был мне всех дороже,

Ушёл, ушёл, и в том моя вина,

Тем дням счастливым больше не вернуться.

И жизнь моя кому теперь нужна?

Уснуть бы мне и больше не проснуться!

Да вот, пожалуй, нужный мне сугроб.

Устала я, хоть путь мой был недлинный.

Заснуть, заснуть, забыть скорее чтоб

Ночной кошмар и страшный крик Галины.

В ушах стоит тот нестерпимый крик,

В глазах – ребёнок мёртвый предо мною…

И тут остановился грузовик –

«УРАЛ» огромный за моей спиною.

И подошёл водитель молодой:

«Откуда ты? Что так легко одета?»

Но, видимо, смекнул: моей бедой

Чтоб с кем-то поделиться, надо где-то

Не час один и, может быть, не два,

И обо всём рассказ мой был бы длинным.

Почувствовал, что я едва жива

И на руках отнёс меня в кабину.

Налил из термоса горячий чай:

«Ну, что, поедем дальше?» – Я кивнула.

«Не можешь, ты пока не отвечай».

От чая я согрелась и уснула.

Когда же солнца зимнего лучи

Упали на неровную дорогу,

Глаза открыв, подумала: «Умчит

«УРАЛ» от мест, где я грешила много

Меня легко. Но как мне обрести,

Как мне найти водителя такого,

Чтоб от самой себя сбежать, уйти,

И в мыслях чтоб не возвращаться снова

К событиям последних дней и лет

(Быть может, кроме юности и детства),

И понимаю, что шофёра нет

И нет такого транспортного средства.

«Проснулась? Вот и славно!» – Озарил

Улыбкой светлой. Я же опустила

Свои глаза. «Меня зовут Кирилл,

А как зовут тебя?» – «Я – Валентина.

Ты вправе знать, кого сегодня спас

И кто сидит с тобой в кабине рядом».

Я начала нелёгкий свой рассказ.

А он ничем: ни словом и ни взглядом

Ни мыслей и ни чувств не выдавал,

Моим внимая страшным откровеньям,

Он иногда лишь головой кивал

В знак пониманья, а не осужденья.

Когда ж, закончив, замолчала я,

Ждала, как подсудимый – приговора,

Сказал: «Я друг тебе, а не судья.

Помочь хочу. Да мы приедем скоро.

Я привезу тебя к себе домой.

Родители нам рады будут очень.

У нас перезимуешь, а весной

Заняться сможешь, чем сама захочешь».

А мы уже катили по шоссе,

Въезжая в город каменно-бетонный.

Дома многоэтажные там все,

Как близнецы, в одеждах однотонных,

Невзрачных в свете солнечного дня

Стояли, словно школьники, рядами.

В свою семью Кирилл привёз меня:

К своей сестрёнке младшей, папе, маме.

И вот, на пятом верхнем этаже

Холодного на вид, чужого дома

Я, греясь, словно таяла уже

От тёплого сердечного приёма.

Знакомство продолжалось за столом:

Сестричка ходит в школу, мать – строитель…

Случайно взглядом встретилась с отцом –

«А папа по профессии – учитель». –

«Учитель?!» – будто задохнулась вдруг,

И звон в ушах, и лоб покрылся потом,

Биенье сердца и дрожанье рук,

И жар в груди, и потемнело что-то

В глазах совсем. Что дальше говорил

Сергей Петрович, я не понимала.

Меня мгновенно подхватил Кирилл,

И тут же я сознанье потеряла.

Он уложил меня в постель, и я

Неделю провалялась в лихорадке.

За мною вся кириллова семья

Ухаживала. Частые припадки

Истерики и изобилье слёз

(«Прости, Учитель!» – я в бреду кричала)

Всех очень беспокоили. Вопрос,

Что был поставлен с самого начала –

Не вызвать ли хорошего врача? –

Был сразу же закрыт с того момента,

Когда Кирилл признался: повстречал

И взял меня без всяких документов.

Я паспорт новый выправить смогла,

Когда с болезнью справилась едва лишь.

И в школу я уборщицей пошла.

Техничкой эту «должность» называли.

Работалось мне там не тяжело.

Я очень не хотела быть обузой

Тем, кто меня своих сердец теплом

Согрели. И одели, и обули.

Старалась быть полезной, чем могла:

Помыть полы, убрать-прибрать в квартире.

Мне нравились домашние дела.

И жили мы в согласии и мире.

Какие затевали вечера,

Когда Кирилл из рейса возвращался,

Мать, Вера Львовна, Ниночка, сестра!

Сергей Петрович присоединялся.

Он был семьи главою и душой,

И человеком истинной культуры,

Язык французский знал он хорошо,

А был учителем литературы.

Он наизусть нам Пушкина читал,

Бодлера по-французски и Верлена,

И хоть язык никто не понимал,

Волной от сердца к сердцу вдохновенно

Передаётся мысль живая. Вот

Уже с улыбкою на папу, маму Нина

Глядит, встаёт, торжественно идёт

И открывает крышку пианино.

Играет Ниночка, поёт романс

Сергей Петрович, нежно и любовно

Взирая на жену: «Я встретил Вас»,

И вот уже из кухни Вера Львовна

Несёт к столу дымящийся пирог,

Кирилл же, с юмора присущим чувством,

Тогда шутил: «Ну вот, дождаться смог

Шедевра настоящего искусства».

Но завершались чудо-вечера…

Когда же ночью я в своей постели

Заснуть пыталась, – новая игра

Тут начиналась: появлялись тени.