Первые три взрыва прогремели практически мгновенно, десяток секунд спустя раздался четвёртый, пятый же взрыв бабахнул только через полминуты. Одновременно с первыми взрывами к стенам рванули отряды, находящиеся напротив проломов, и наши миномётные расчёты сделали залп, целясь по вышкам, два БТР тут же взревели моторами и понеслись, набирая скорость, в проёмы…

Я всё ждал детонации мин, заложенные у казарм и штабов, но вместо взрывов, до моих ушей доносился только треск автоматных и пулемётных очередей.

Приём. База всем. Где подрыв?

Приём. Ворон базе. Мины не детонируют. Думаю обнаружены противником.

Остановить наступление! Не дать им добраться до техники! Закрепляйтесь на позициях, мы скоро будем.

Ну что ж, значит не моё это — сидеть в тылу… Уже через несколько минут мой БТР был уже на территории базы, и я, спрыгнув с него, кинулся в бой, ускоряясь. К моему счастью нападающие шли не сплошным фронтом, и я мог себе позволить немного отдышаться после каждой уничтоженной группы противника. Действовал я в ближнем бою двумя ножами, так как никаких патронов бы не хватило, точней я бы не смог нести на себе столько боеприпасов, что дополнительно бы негативно сказалось на моей скорости и выносливости. Я не мог понять, как я так быстро с ними справлялся — вот я, например, вижу перед собой около 50 бойцов, вот я прыгаю к ним быстрыми рывками и начинаю свой танец смерти, успеваю уничтожить около половины, как вдруг оказываюсь посреди лежащих вокруг тел! И раз за разом всё повторялось… будто я входил в боевое безумие и не помнил как так получилось. После нескольких таких раз я однозначно понял, что дело здесь не чисто, но, как это обычно бывает, времени на анализ происходящего не было, и лишь немного отдышавшись и избавившись от головокружения, я бросался на очередную группу противника. Когда я чрезмерно уставал, я активировал «отвод глаз», и брал передышку прямо среди вражеских солдат, несколько раз мне даже удавалось ускоряться одновременно под «отводом глаз», что значительно экономило мои физические силы, так как не нужно было постоянно уворачиваться, но перенагружало мозг. Наконец «ощущение опасности» замолчало, и я, тяжело выдохнув, сел на землю, облокачиваясь спиной о какое-то строение и провожая взглядом выезжающую лавиной военную технику… нашу военную технику! Наши трофеи в этой маленькой победоносной войне!

***

Я стоял и наблюдал за начавшимся штурмом, раздумывая над собственным положением. То, что именно произошло, я уже успел понять, но вот принять это пока что никак не мог. Кто я? Вот вопрос, который я продолжал себе задавать, находя всё новые доводы как в одну, так и в другую сторону. Но истина, как мне казалось, была посередине — ни рыба и ни мясо, а какой-то непонятный крабо-рак. Я прекрасно знал себя, знал, что ценность чужой жизни для меня не просто избитая фраза, но я также и знал, способен принять тяжёлое, но необходимое решение даже вопреки своим взглядам… И что в этой ситуации делать дальше было мне пока что не понятно — мне не хватало информации, но добывать её своим горбом меня не прельщало. Во-первых потому что мне здесь нравилось тем, что у меня здесь могла быть вечная жизнь, а также наличием просто феноменальных способностей с бесконечным ускорением, и я хотел всё это сохранить, наконец же потому что Ефимов сам высказал желание избавиться от конкурента, и для получения столь необходимой мне информации, мне нужно было всего лишь выжидать…

Мои размышления прервались звуками выстрелов вместо новых взрывов, поэтому я, не раздумывая, использовал уже привычным делом навык «отвод глаз», и, ускорившись до предела, что одновременно мне уже давалось довольно легко, побежал на территорию базы, стремясь оказать всю посильную помощь, оставаясь при этом незаметным, «следы» же моих действий меня мало волновали — не зная возможных последствий, мне было необходимо сохранить «ему» жизнь, даже не беря в расчёт гуманизм…

Глава 26. Другой я.

Сразу же после боя, мы заблокировали дорогу из части в город, разбив на ней лагерь, и принялись делить трофеи. В итоге у нашего лагеря в придачу к уже существующим трём БТР прибавилось ещё двадцать пять бронемашин, в том числе и десяток БМП, один из которых я сделал командирским за счёт его брони, и пять грузовиков, не говоря уже об огромном количестве самого разного оружия.

Закончив с трофеями, мы определились с графиком дежурств, при котором в палаточном лагере всегда должна была находиться треть от каждого лагеря, распределили блок-посты и я рассказал о том, как получить навык «точка респауна», после чего с большей частью нашего лагеря уехал в горы — мне предстояло избавляться от моей зависимости, и не хотелось, чтобы лишние люди об этом знали. По-хорошему нужно было сразу нагнуть оставшиеся четыре лагеря, но я не мог заставить себя отплатить такой монетой Верещагину после его внезапной, но своевременной помощи. Да, это была основная причина, не смотря на то, что я нёс околесицу про то, что сейчас нельзя дать шанса солдатам достать оружие, и поэтому не стоит провоцировать конфликт с другим альянсом, который мог и предоставить им необходимое в обход нашего кордона — мол сейчас мы не враждуем открыто, так и будем придерживаться этого хрупкого мира, чтобы не воевать на два фронта, всё равно мы все уже обосновались на новых местах, и при внезапной атаке на наш блокпост, мы могли оперативно прибыть на помощь на бронетехнике в течение считанных минут, также мы могли быстро добраться и друг до друга, так как наши стоянки располагались значительно ближе, чем раньше, когда были вокруг города. И, как это ни странно, никто кроме Воронкова не возражал. Ему же ответил Платошин, сказав, что контролировать всех после первой атаки у нас просто не хватит сил. Переубеждать его я не стал. Да и я знал, что сам Верещагин не нападёт, а три лагеря рискнут на это только будучи выжитыми из ума, но об этом точно не стоило говорить, дабы не подставлять Михаила.

Поэтому уже утром мы въезжали в наш горный лагерь, где предстояло ещё строить шалаши и землянки, чем мы и занимались весь день. Уже на следующий день я начал ощущать все красочные последствия «синдрома отмены» — поначалу была только головная боль, потом наступила общая слабость и апатия, я будто превращался в овощ, изрыгающий при этом не только фигуральную желчь, и «рай в шалаше», который был ранее превращался в «ад в шалаше», а через день меня экстренно вывела из капсулы Таня, чтобы я не захлебнулся в собственных рвотных массах. Это было мерзко и унизительно. Я с трудом доковылял тогда до душа — меня знобило и колотило, я обливался потом, а вода же, которую я обильно пил, быстро выходила обратно. Если же я не пил, полагаясь на капельницу, то меня выворачивало наружу желчью, и что было лучше я так и не понял. Таня всячески старалась снять интоксикацию, вызванную остаточными продуктами распада неведомой мне химии, которую мне всё же вводила капсула, но её попытки были мало эффективны — требовалось просто ждать, и, к слову, Света была уже в курсе того, что мы с Таней делали вид, будто вместе, она это просто приняла как должное, не пытаясь этому помешать. Не знаю, как Света меня выдерживала, ведь при всём этом она всегда была рядом, думаю, что ей было не менее тяжело, чем мне… И то ли мне вдруг сказочно повезло, то ли сработал какой-то защитный механизм — в любом случае мне не приходилось участвовать в симуляциях, и я был злым овощем около недели, после которой начал понемногу приходить в себя. Тогда же Света мне и сказала, что полковник Ковачков уже несколько дней просит о встречи. Наши союзники ничего не знали о моём состоянии и думали, что я таким образом даю полковнику помариноваться, рассчитывая на его большую уступчивость. Скрипя зубами, мне пришлось идти на эту аудиенцию, вместе со Светой, разумеется. Где-то посередине между нашим кордоном и военной частью был накрыт стол для переговоров.

Добрый день, Владимир Васильевич. — поздоровался я с ним, подходя к столу.

Добрый, Виктор Алексеевич, но был бы ещё добрее, если бы вы меня не мурыжили столько дней, а потом бы ещё и не опаздывали. Это как минимум не красиво.