— Кофе, милорд, — услышал я знакомый голос. Девчонка всеми силами старалась поступать и говорить так, как принято в Мире — получалось у нее плохо. Примерно как у меня держаться на ногах. До меня донеслись шаги, а потом Дора ойкнула, и я услышал звон посуды.

— Милорд!

Она попробовала меня поднять — и это тоже не вышло, а артефакты легкости из комнаты уже вынесли. Дора потянула меня снова — увы, таскать на себе мужчин не ее конек.

Не крестьянка. Любая крестьянская девка запросто перетащила бы меня на горбу, они к такому приучены. Сперва таскают пьяных отцов и братьев из кабака, потом мужей.

— Оставь меня, — едва слышно сказал я. — И позови Энцо.

— Да… — выдохнула Дора. — Да, я сейчас…

Потом, конечно, была уже какая-то привычная суета — Энцо принес артефакт легкости и без всякого труда переместил меня на кровать, а затем сказал с укоризной:

— Вам следует быть осторожнее, милорд. Вы ведь еще не успели оправиться.

Я хмуро посмотрел на него и подумал, что все, сказанное мной сейчас, может глубоко его обидеть. А обижать Энцо я хотел меньше всего. Причинять боль тому, кто когда-то носил тебя на руках и мазал щиплющей зеленой жижей сбитые коленки — это, как минимум, гнусно.

— Невыносимо, Энцо, — признался я. — Это очень тяжело.

Энцо кивнул, прекрасно понимая, что я имею в виду. Когда из сильного и здорового становишься ватной куклой — это как минимум неприятно, знаете ли. Дора, которая робко стояла у дверей, смотрела на меня так, словно тоже понимала, о чем я говорю. Словно жалела меня.

И это было хуже всего.

Вечером мне стало легче.

Я всегда любил это время, когда солнце падало за горы, и мир накрывали недолгие сумерки, смягчая краски и словно бы присыпая все вокруг золотистым пеплом. Потом наваливалась тьма, и все исчезало, бесследно растворяясь в ней. Однажды я возвращался домой поздним вечером и увидел замок на фоне леса и гор. Он казался исполинским кораблем, медленно плывущим во мраке, и мне тогда подумалось: жизнь есть только здесь. Остальное только тьма и пустота.

Теперь о прогулках можно было забыть. О чтении тоже. Я справился с двумя страничками — потом чьи-то невидимые руки щедро плеснули мне в глаза обжигающего колючего песку, и книга расплылась. Мне даже послышался чей-то язвительный смешок: дескать, обойдешься, Мартин. Хорошенького понемножку.

Пришлось снова звать Дору. Следует отдать ей должное, девчонка всегда была на подхвате. Я смотрел на ее довольную улыбающуюся физиономию и думал, что у иномирянки веселый и легкий нрав. Это правильно: выйдет замуж за конюха, он не будет ее бить за угрюмость.

— Снова филины? — спросила девица, открывая книгу. Я кивнул и устало откинулся на подушки, заботливо подложенные мне под спину. Шарики четок крутились в пальцах: Энцо сказал, что мне будет полезно их перебирать, и я с ним согласился.

— Хорошо, — сказала Дора и принялась читать: — В культурах многих племен Древней Хаали филин олицетворял сверхъестественное знание, пророчество, магическую силу. У племени хауло филин был символом защиты, у моджибве — символизировал высокий статус духовных лидеров племени, у пугобло — ассоциировался с божеством плодородия. Ленапты верили, что увиденный во сне филин становился духом-защитником человека. В священных преданиях некоторых племен полярный филин олицетворял север и северный ветер. Все племена Приполярья почитали полярного филина, и воины, отличившиеся в битве, награждались его перьями. В древности у племени соину было особое общество, которое называлось «Ложа Филина». Его члены верили, что силы природы будут благоволить тому, кто заслужит больше перьев этой птицы. У некоторых племен перо филина считалось магическим талисманом, и матери клали возле ребенка перо, чтобы ему было легче уснуть. У племен Заречья кроличий филин считался духом-защитником храбрых воинов. У племени Пригорья филин был тотемом. Все древние племена считали, что кроличий филин, являясь божеством подземного царства, присматривает за всеми подземными вещами, включая проростки растений. По их представлениям, хаалийский филин помогал расти фруктам. Племена хаали верили, что совы и филины — это души людей. Если убить сову, погибнет и тот, кому принадлежала душа…

Дор задумчиво оторвалась от книги и спросила:

— А что, филины и совы это разные породы птиц? Я всегда думала, что это просто самка и самец…

Я устало вздохнул. Похоже, девушка прибыла из очень отсталого мира. Удивительно, что она читает не по складам.

— Нет, — ответил я. — Это разные птицы. Все филины совы, но не все совы — филины, — я оценил выражение ее лица и добавил: — Ворон и ворона тоже не муж с женой.

Дора посмотрела так, что я сразу понял, что просветитель поселян из меня никудышный.

— Я это знаю, — сказала она. — В своем мире я училась в университете.

Так, должно быть, назывались их академии — очень уж важным тоном это было сказано. Дескать, вам читает книгу студентка, а не какая-нибудь неотесанная деревенщина.

— Но готов спорить, что ты его не закончила, этот твой университет, — сказал я и угодил в яблочко: Дора смущенно отвела глаза.

— Нет, — ответила она, и я заметил, что в ее голосе поселилась едва заметная дрожь. — Мне пришлось уйти, чтоб ухаживать за бабушкой. Она была тяжело больна, несколько лет назад умерла. А восстановиться в университете я так и не смогла…

Под конец голос Доры стал тихим, почти неразборчивым.

— Что ж, соболезную, — сказал я и полюбопытствовал: — Почему тебя не взяли обратно?

Дора угрюмо посмотрела на меня.

— Все упиралось в деньги, — ответила она и добавила: — Не хочу об этом говорить.

Мне никогда не было особенного дела до иномирян. Рабы, которые иногда пытались бунтовать — у семьи Цетше и без них хватало слуг и забот. Но сейчас меня в определенной степени заинтересовал мир, из которого пришла Дора.

— Кем ты работала у себя дома? — спросил я.

Во взгляде девушки появились огоньки, а губы дрогнули в улыбке. Ей, должно быть, было грустно — и я ее понимал. Я бы тоже грустил, если бы чья-то воля выдернула меня из родного замка.

— В банке, — с достоинством ответила Дора. — Предлагала людям разные кредиты. Не скажу, чтоб это было очень уж интересно, но платили нормально.

Вот как. Выходит, я ошибся, когда назвал девицу деревенщиной и мечтой конюха. Впрочем, еще большой вопрос, каковы банки и финансовая система в их мире. Может, обмениваются листочками с деревьев, как дети, которые играют в покупки.

— Что же еще есть в вашем мире? — поинтересовался я. Дора снова улыбнулась. Мне показалось, что воспоминания одновременно доставляют ей радость и причиняют боль.

— Огромные города, — ответила она. — На дорогах, — Дора произнесла непонятное слово, что-то вроде «ма-шайны», и я подумал, что это нечто вроде самобеглых экипажей. — Мы победили множество болезней, а вот войны все равно еще бывают. Ну а так… — она задумалась. — Мы живем. Любим друг друга. Дорожим нашими близкими и своим миром. Вот так…

Я неопределенно пожал плечами. Судя по всему, их мир был технологически развит лучше нашего — пожалуй, это может быть интересно службе безопасности его величества. Впрочем, если судить по тому, что рабство существует многие века, а охрана короны никак не волнуется по этому поводу, то вряд ли из иномирян можно извлечь какую-то иную пользу. Контакты возможны, а вот экспансия нет. Магия способна лишь выдернуть человека из соседнего мира, но не вернуть его обратно.

И еще никому не удавалось выдернуть из того мира ученого или оружейника. Должно быть, они не испытывали нужды в деньгах или были достаточно умны, чтоб понимать, что иногда крупные купюры приносят не менее крупные проблемы.

— Насколько я понимаю, Энцо пообещал, что ты вернешься обратно, — уточнил я. Дора кивнула и вдруг посмотрела на меня так, словно я захотел ее ударить.

— Да, — прошептала она. — Да, он так и сказал.

— Энцо не знает принципов магии, — произнес я. — И, к сожалению, верит, что мои возможности безграничны. Тебя можно выдернуть из твоего мира в наш. Но вернуть назад — вот это уже не получится.