Мысленно я задал себе оплеуху. Становиться романтиком — что может быть хуже в моем состоянии? Я должен быть сильным и циничным, должен цепляться за жизнь обеими руками, а не сравнивать служанок с феями на картинах.

Но я все-таки сказал:

— Я и в самом деле бываю невыносим. Прости меня, если я тебя обижал, это было не со зла.

Дора посмотрела на меня так, словно что-то прикидывала в уме, а потом ответила:

— Не стоит извиняться, милорд. Я знаю, что вы совсем другой, и пока в вас говорит только ваша болезнь.

— Вот как! — только и смог сказать я. Мне казалось, что в голосе Доры должна прозвучать жалость и сочувствие — но их не было.

— Да, — сказала Дора и, задумчиво дотронувшись до виска, снова опустила руку на колени. — Я видела вас настоящего и точно знаю, что однажды вы вернетесь именно таким.

— Вот как! — снова повторил я, чувствуя, что постепенно начинаю теряться. — И где же ты меня видела?

— Во сне, — просто ответила Дора. — И вы рассказали, как нужно вас разбудить.

(Дора)

Разумеется, Мартин не поверил ни единому моему слову. Хорошо, хоть не высмеял — просто выслушал рассказ о моем сне в первую ночь в замке, потом помолчал, оценивая сказанное, и ответил:

— Это был всего лишь сон, не более того.

Я ожидала именно такой ответ. Потому что иначе Мартину пришлось бы признать, что именно мое появление и разбудило его — а для этого он был слишком горд. Какая-то рабыня-иномирянка прервала сон великого Мартина Цетше и почти победила смерть — Мартин никогда такого не скажет.

Но я все-таки спросила:

— Почему нет?

— Потому что для подобных снов необходимо теснейшее сплетение умов и душ, — ответил Мартин голосом преподавателя за кафедрой. — Вещие сны, конечно, бывают, и иногда людям снится один и тот же сон… но не в нашем случае, Дора, — он сделал небольшую паузу и добавил: — Я лежал бесчувственным бревном, а ты только приехала в замок. У нас не было времени на то, чтоб узнать друг друга.

Мне казалось, что с учетом характера Мартина в этих словах должна прозвучать насмешка или язвительный укол. Но ничего этого не было. Была лишь отстраненная печаль.

— Что ж, сон так сон, — миролюбиво заметила я. Если не учитывать то, как Мартин назвал меня старой девой, наши отношения вполне могли бы стать дружескими. Теперь он видел во мне не просто тупую иномирянку, а человека.

Это не могло не радовать. Он по-прежнему был заносчивым гордецом, который цеплялся за свою силу и гордость, чтоб окончательно не прийти в отчаяние — но я знала, что это ненадолго, и настоящий Мартин вернется очень-очень скоро.

Мартин оценивающе посмотрел на меня.

— Даже удивительно, что ты не хочешь со мной спорить, — сказал он. Я пожала плечами.

— Чему же тут удивляться? Я хочу жить с вами дружно и мирно. И история с волшебниками показала, что мы вполне можем ладить.

Мартин окинул меня пристальным оценивающим взглядом.

— Расскажи о своем мире, — попросил он и расслабленно откинулся на спинку кресла.

— А что рассказать? — спросила я и поспешила добавить: — Насколько я успела понять, вы считаете нас дикарями. Недоразвитыми и ленивыми дикарями. И я не понимаю, почему так.

Мартин хмыкнул.

— Никто не считает вас дикарями. Просто никому нет дела до того, чем вы занимались у себя дома. Великие инженеры, механики, врачи сюда не попадали… — Мартин слегка нахмурился. — Да, ни разу.

— Интересно, почему так, — задумчиво спросила я. На крупную купюру клюнут все, и дворники, и академики.

— Когда-то давно я читал статью об иномирянах, — сказал Мартин. — Автор совершенно серьезно предположил, что на наживку работорговцев клюют только те, кто не нужен в своем мире. Получается, что ученые и инженеры нужны именно у вас, ваш мир правильно работает только с ними. А такие, как ты, кто продает кредиты банка, не нужны, и мир от них избавляется.

Я опустила голову и с преувеличенным вниманием принялась рассматривать узор паркета. В словах Мартина была жестокая правда. В моем мире мне было не за кого держаться, и никто не нуждался во мне. Те немногочисленные знакомые, которые у меня были, не доросли до уровня моих друзей и наверняка забыли про меня сразу же, как только я исчезла. А на мое рабочее место сразу же посадили другого бедолагу, который готов вкалывать двенадцать часов за копейки — невелика потеря.

— Похоже, ты прав, — негромко сказала я, поняла, что обратилась к Мартину на «ты», и подумала, что это не сойдет мне с рук. Но он, похоже, пропустил это тыканье мимо ушей. — Мне не к кому вернуться, и в моем мире я не нужна.

На глаза навернулись слезы, и я принялась быстро-быстро моргать, чтоб не разреветься. Мартину ведь нет никакого дела ни до моих чувств, ни до моих слез. Но он вдруг сказал с неожиданной заботой и мягкостью:

— Если ты не нужна там, это еще не повод переживать. Ты можешь пригодиться и на новом месте.

Я удивленно посмотрела на него, а Мартин добавил:

— Ты ведь еще молода, Дора. У тебя еще будет и новая жизнь, и любовь, и семья. Или интересные дела, если ты так хочешь заниматься делами. Пока ты жива, все можно исправить.

Я улыбнулась — через силу, но улыбнулась. Должно быть, великий Мартин Цетше никогда не пробовал утешать плачущих иномирян. Но надо отдать ему должное, у него неплохо получилось.

— Хочется верить, — вздохнула я. — Но только не говорите, что вы передумали и не будете отправлять меня обратно.

Мартин очень выразительно посмотрел на меня.

— Слово Цетше не тряпка, которую треплет ветер, — сухо ответил он. — Я не имею привычки сначала давать его, а потом забирать, и советую это запомнить.

Вот так, совершенно неожиданно, я задела фамильную честь Цетше. Похоже, куда ни шагни, всюду наткнешься на невиданное благородство и достоинство.

— Я рада, что это так, — ответила я. — Просто поймите, Мартин… мне страшно. Я очень хочу вернуться домой и понимаю, что возвращаться-то мне и некуда. И я чувствую только растерянность и тоску.

Я сделала небольшую паузу и промолвила:

— Конечно, я не ровня ни вам, ни вашему брату, ни вашим друзьям. Но я живая. Я человек. И я точно так же, как и вы, умею чувствовать, бояться, любить…

Я осеклась, понимая, что говорю совершенно не то, что нужно. Мартин печально усмехнулся.

— Любить… — откликнулся он и отвел взгляд, а потом произнес каким-то чужим, дрогнувшим голосом: — Иди отдыхать, Дора. Уже поздно.

Я не стала спорить.

День Тыквенника отмечали с таким весельем и размахом, словно это был Новый год. Тыквы были повсюду: таращились с подоконников, выглядывали из-за дверей и выстраивались на лестницах, корча самые невероятные рожи. Из тыквенной мякоти готовили еду, и я невольно прикрывала глаза от удовольствия, ловя ароматы с кухни. Драконов Огюста тоже угостили — он рассказал, что звери остались довольны.

— А им не холодно тут? — поинтересовалась я перед тем, как братья Цетше отправились на полигон. — Все-таки зима.

Огюст только рукой махнул.

— У них же внутреннее пламя. Они спокойно спят на снегу и не волнуются.

Жаль, что у меня такого не было. Мне хотелось посмотреть, как Мартин снова будет сбивать тарелки направленным магическим ударом, но перспектива замерзнуть на холодном ветру совсем не радовала. Некоторое время я постояла у окна, глядя, как Мартин легким движением правой руки выбрасывает серебряные сгустки пламени и разбивает тарелки одну за одной, а потом решила посмотреть, что еще интересного есть в его комнате.

Это было какое-то неправильное, чуждое любопытство. Я всегда знала, что шарить по чужим вещам нехорошо — и все-таки открыла маленький книжный шкаф.

Тома, тома, тома — множество книг в истертых обложках. От позолоты остались лишь редкие чешуйки, а растрепанные корешки словно говорили о том, что неважно, каков вид у этих книг — внутри они хранят подлинные сокровища. «История магии», «Введение в артефакторику», «Принципы работы направленного магического воздействия», «Магия слова» — от названий веяло тяжелым духом тайны, которая не любит, когда к ней прикасаются непосвященные. Такие тайны способны убивать.