Лертэно невольно улыбнулся, радуясь такому теплому приему, наивно полагая, что кальярдцы совершенно искренны в проявлении своих чувств.

На кафедральной площади юноша спешился и вошел в собор Архангелов. В прохладном храме, в многоцветье витражей он переходил от одного надгробия к другому, проводя пальцами по шершавому старому камню, и всматривался в высеченные лица своих предков, создававших когда-то королевство. Альранд Проклятый, на котором все закончилось. Мраморная рука, крепко сжимающая меч. Изогнутая складка рта под длинными усами, поднятые веки, гладкая выпуклая глазница без зрачка. Чуть желтоватый камень, прыгающие по нему разноцветные огоньки от ярких стекол. Нет, не было у Лертэно никаких нужных мыслей в этот момент. Только в глазах расцветала огромная роза на западной стене храма, и красота проникала во все уголки сознания, заполняя сердце.

Все последующие события этого дня растворялись в мареве хвалебных речей, рукоплесканий, новых имен и вина. После пира, устроенного в ратуше, захмелевший герцог затащил в покои девушку, имя которой позабыл спросить. За столом она покусывала губки и смущенно улыбалась. Лертэно украдкой бросал на нее страстные взоры. Украдкой – чтобы не заметил граф Вользуанский (ах, эта постоянная неловкость в присутствии Ноариона!). На пятом стакане вина с его лица уже не сползала пьяная ухмылка, и он принялся с усердием подмигивать красавице, отчего та обнажала жемчужные зубки и сверкала смородинными глазами.

Теперь же красавица смеялась и не давала поцеловать себя в губы. Лертэно удалось сорвать с нее поясок. В глубоком вырезе верхнего платья он заметил, что нижнее – полупрозрачное, и сквозь него просвечивает белая крепкая грудь. Потрясенный увиденным, юноша прижался носом к ее шее, вдохнув мощный аромат розовой воды, исходивший от бархатистой кожи. Девушка начала расплетать косы, и герцог уже предвкушал блаженство, как вдруг дверь в спальню распахнулась и на пороге появился граф Вользуанский в сопровождении своего оруженосца. Лертэно оторопел и попытался возмутиться. Ноарион, видя его замешательство, улыбнулся одними кончиками губ и произнес:

– Прекрасная госпожа Верль, полагаю, вас заждалась матушка.

Девушка сердито надула губы и вопрошающе взирала на герцога. Тот стоял разинув рот, явно собираясь с мыслями, однако правильные слова никак не желали приходить в голову. Ноарион кивнул оруженосцу. Молодой человек взял упирающуюся красавицу за руку и вывел из комнаты. Граф же сел на складное креслице и сказал:

– Вы слишком пьяны, чтобы давать отчет в своих поступках. Оттого-то мне пришлось позаботиться о вас. Эту девушку сейчас разыскивают разъяренные братья, которые вопят об оскорблении невинности и, думаю, очень хотят видеть свою сестру герцогиней Гвернской. А она нам не подходит, мой друг.

В дверь отчаянно заколотили. Ноарион многозначительно поднял указательный палец. Лертэно ошарашенно уставился на дверь. В покои ворвались едва сдерживаемые охраной два молодца и замерли, глупо вытаращив глаза на Эртера и Вользуана. Следом за ними вошел оруженосец Ноариона.

– Ваша светлость, – со вздохом произнес он, – я им говорил, что здесь нет никакой женщины, но они и слушать не захотели. Что-то про свою сестру кричали. Перепились, видимо, и решили, что она у вас.

Братья переглянулись, забормотали и попятились к выходу, подталкиваемые стражей. Когда за ними закрылась дверь, Лертэно сел и растерянно посмотрел на графа.

– Я осмелился дать распоряжение, чтобы их не зарезали и дали к вам пройти… Вы жалеете, что эта девушка ушла? – голос графа звучал, как всегда, мягко и вкрадчиво. – Пустое! Вам найдут невесту получше, ту, которая сможет увеличить ваше состояние. А если вы сейчас хотите женщину, вам приведут любую, на которой не нужно будет впоследствии жениться… Но… Неужели вас так волнует их любовь? Я бы на вашем месте не доверял женщинам, Лертэно. Они лживые, грязные, коварные и продажные существа. Они могут вас погубить, обольщая своими прелестями, обещая ласки, любовь, верность. Но у них нет души, поэтому эти твари выпьют вашу, оставив лишь страдание и горечь несбывшихся надежд.

Юному Эртеру приходилось водиться только с проститутками, следующими за наемниками. Остальное общение со слабым полом сводилось к насилию над женщинами окрестных сел и городов. Те пахли резким потом, визжали, сопротивлялись или покорно отдавались, глотая слезы. Все они были некрасивыми, даже уродливыми от страха и ненависти. Поэтому слова Ноариона неожиданно подтверждали его неверные догадки о женской природе.

Вользуан, будто что-то увидев в глазах юноши, нежно дотронулся до его щеки, потом до губ. Лертэно попробовал отстраниться, но граф не дал, схватив за плечи.

– Я знаю, ты не хочешь меня. Но возьми мою дружбу, мою преданность. Никто и никогда не будет любить тебя, как я. Ни одна женщина не даст того, что я могу дать.

Ноарион прижался губами к его волосам и зашептал:

– С того первого мгновенья, с одного случайного взгляда я понял, что никогда не отпущу тебя.

Наутро герцог проснулся с лучами солнца под мерные удары колокола, возвещавшего о начале нового дня. Комната подернулась золотисто-розовой дымкой. Лертэно закутался в покрывало и вышел на балкон. Постель, стыдливо укрытая балдахином, еще хранила тепло двух тел. Заря золотила крыши домов, где-то небо было еще окрашено лиловым, но лазурь с настойчивой нежностью заливала небосклон. Утренний ветерок обласкал лицо юноши. Тяжелое пурпурное одеяло соскользнуло вниз, он распахнул руки навстречу солнцу и полной грудью вдохнул запах пробуждающегося города.

Ноарион Вользуанский покидал Тельсфор. Кто-то умер из его многочисленных родственников, кто-то очень старый и настолько уважаемый, что графа срочно вызвали на похороны. По большому счету плевать было ему на этого почтенного старца, большую часть родни он и в лицо-то не помнил, но его отказ, какой бы веской ни была причина, выглядел бы бесчестным и недостойным. Потому приходилось уезжать из Гверна, где он провел без малого год, на два месяца раньше положенного срока.

Слуги сновали туда-сюда, перетаскивая с места на место какие-то вещи. Раньше не слишком заметные, эти люди вдруг заполонили весь замок, каждый его уголок. Их постоянное мельтешение начинало раздражать. Приходили, уходили, уже не спрашивали – можно ли войти в графские покои. Паж с невообразимо глупым лицом прижимал к груди шкатулку с драгоценностями, оглядываясь по сторонам. Старый сгорбленный слуга – еще графского отца помнил юношей – разразился длинной речью, что не плохо бы сразу надеть траур. Звон металла, что-то уронили, ругань, поносившая всех подряд, даже Христа с его апостолами и всеми архангелами. Заглянул «свободный сын Гверна», обвел тяжелым взглядом комнату, удовлетворенно хмыкнул. Из-за двери высунулась голова тринадцатилетнего Туларо, единственного мужчины в роду после «той войны».

– Его светлость зовет вас, ваше сиятельство, во двор.

Граф неопределенно махнул рукой, Туларо тут же исчез. Ноарион откинулся на подушки. Старый слуга все еще рассуждал о правильности надевания-траура-прямо-сейчас. Паж-идиот заглядывал во все сундуки подряд, желая побыстрее запихнуть куда-нибудь шкатулку и побежать на свежий воздух, поглазеть, как наемники с герцогом рубиться будут.

Снаружи раздался радостный рев Лертэно. Лязг оружия. Не деревянными, значит, бьются. Вспомнил, как Эртер, глядя однажды в зеркало, посетовал, что не повезло ему – даже намека на участие в битвах нет. И верно, ни одной царапины на теле, хранил его Господь. А можно сказать – дьявольская везучесть. Что-то противоестественное. За окном победно раздавались любовные сонеты некоего венценосного поэта, декламируемые герцогом. Внешность свою не ценит, а красоваться любит. И варварскую роскошь, яркие цвета, обилие золота. Благо, Гверн на самом востоке, дальше море и Лакрассар, откуда везут удушающие благовония, смешанными ароматами которых пропахли даже стены Тельсфора; тяжелые парчовые ткани с золотыми монстрами – в них герцог старался укутать и суровых гвернских воинов; драгоценные, совершенно некрасивые, на взгляд Ноариона, безделушки, расставленные по всем комнатам.