Глава 1. На два сольдо надежды

Огромный красный диск проваливалось за горизонт, унося за собой остатки знойного дня. Под лучами солнца вода горела, как раскалённое железо, которым праведники укрощали свою плоть. Мир замер в безнадежности. Остановилось даже движение воздуха. Безмолвие июньского зноя сковало всё. Застыла кромка воды у гранитной набережной. Не шевелились листья деревьев. Измученные жарой птицы беспомощно открывали клювы, не имея сил проронить ни звука. Всё живое пряталось в тень в томительном ожидании ночной прохлады.

– Когда же эта жара кончится? – донёсся вздох из-за решётки летнего кафе, нависающего над высокой кручей берега.

Эта фраза, прозвучавшая в тишине не громче шелеста листвы, обратила на себя внимание высокого немолодого господина с тростью в руках, острой, как осиное жало. Едва заметным движением головы он повернулся в сторону летнего кафе и задумчиво произнёс:

– Неблагодарность всегда была отличительной чертой человечества.

– Что вы имеете в виду, господин Борке? – откликнулся его спутник.

– Я имею в виду, граф, – оживился господин с тростью, – извечную неблагодарность человечества по отношению к этому светилу, которое даёт ему шанс на существование.

Со стороны нетрудно было бы заметить, что сам господин Борке не испытывал к дневному светилу особого расположения. Он не страдал от жары, но тщательно отгораживался от лучей солнца густой тенью кустарника. Голову господина Борке покрывала небольшая тирольская шляпа. Поверх нежно розовой идеального цвета сорочки был надет светлый летний пиджак, оттеняемый переливами его тёмно-синих брюк. И даже руки, сжимающие большой серебряный набалдашник его чёрной матовой трости, были скрыты под белыми летними перчатками.

Его собеседник, которого господин Борке называл графом, на графа был похож менее всего. От солнца он не прятался. На голове не имел ничего, кроме небольшой лысины на затылке. Одет он был в старые рваные джинсы и неопределённого цвета клетчатую рубашку с длинными рукавами, основательно потёртыми на локтях. Ноги графа находились в постоянном движении и скрипели по пешеходной дорожке старыми стоптанными футбольными бутсами. Небольшой рост титулованного собеседника Борке не мешал ему успевать не только за шагами своего высокого спутника, но и с интересом осматривать всё вокруг, заглядывая под каждый кустик. Не прекращая своё занятие, граф затрясся в беззвучном смехе.

– Стоит ли, дорогой господин Борке, вам, демону искушения, сетовать на неблагодарность человечества?

– Сетовать? – Борке удивлённо поднял левую бровь. – Нет, дорогой Кордак. Вы по своему обыкновению лукавите. Я не сетую, я скучаю. Уже второе тысячелетие, с тех пор, как цивилизованное человечество ушло от язычества, я слышу одни и те же жалобы на несовершенство мироздания. Люди недовольны всем. В городах они недовольны городами и мечтают о дикой природе. В условиях дикой природы они недовольны природой и мечтают о городах.

Смех Кордака усилился и приобрёл звучание, отдалённо напоминающее кряканье утки.

– Я вам скажу больше, господин Борке, они недовольны даже собственной природой. Некоторые даже умудряются подправлять своё тело, подобно скульптору, так сказать, отсекая всё лишнее.

– Вы снова о скопцах?

Борке остановился столь неожиданно, что Кордак прошёл ещё пару шагов и повернулся к собеседнику с широкой улыбкой.

– О них, болезных.

Смех потрясал всю его невысокую сутулую фигуру.

– Согласитесь, может ли быть большего проявления недовольства замыслом Творца, чем недовольство людей, пытающихся исправить свою плоть? Да ещё в таком месте…

Кордака душил смех. Борке задумчиво покачал головой.

– Тонкое наблюдение, – отметил он спустя пару секунд. – Признаться, эта мысль мне раньше в голову не приходила.

Кордак ещё продолжал трястись, но уже остывал от душившего его смеха.

– Странно, – произнёс он уже более спокойно. – А я считал, что отсечение лишнего происходило не без вашего участия.

Борке ответил не сразу. Какое-то время он постоял, опираясь на трость и покачиваясь с носков на пятки. Наконец, тихо произнёс:

– Без моего участия. Думаю, этим делом, дорогой граф, занимались более высокие инстанции нашего ведомства.

Он немного помолчал и добавил:

– Пожалуй, так. Особенно, если вспомнить, как решительно это движение скопцов было подавлено.

– Я бы сказал – отсечено. Подобно тому, как они сами отсекали себе…

Граф затрясся в крякающем смехе.

– Помнится, этих «белых голубей», – не замечая реплики своего спутника, продолжал Борке, – так, кажется, они себя называли, в царские времена отправляли прямиком на сибирскую каторгу.

Снизу-вверх в направлении Борке мелькнул лукавый взгляд.

– Именно так. И не только в царские. Большевики тоже с ними не церемонились. Однако! Движение было подавлено, но наследие-то осталось, – прозвучал насмешливый голос Кордака.

Борке, казалось, взгляда не заметил и решительно шагнул вперёд. Однако пройдя пару шагов и не поворачивая головы, произнёс:

– Что вы имеете в виду, граф?

Кордак не замедлил с ответом:

– Может от этого наследия кое-что перепадёт и нам? Я почему-то думаю, что этот храм торговли, где нашли наследие скопцов, место очень интересное.

Борке усмехнулся.

– Должен признать, граф, ваши способности к языку. Назвать строящийся торговый комплекс известной европейской фирмы храмом торговли… это, знаете ли, в духе господина Гоголя.

Борке подумал немного и добавил:

– Пожалуй. Думаю, господин Гоголь сплёл бы из этой истории нечто забавное.

– И замечу, – блеснул лукавый взгляд Кордака, – не без нашего участия.

– Есть идеи, дорогой граф?

– Если бы у нас, господин Борке, не было бы идей, мы бы с вами сейчас сидели там, в какой-нибудь конторе по учёту душ, а не здесь, на земле среди людей.

Борке согласно покачал головой.

– Признаться, с самого начала эту историю с наследием скопцов я не воспринял всерьёз, – заметил он. – Но сейчас я с благодарностью готов услышать от вас подробности этого фарса. Не желаете ли присесть где-нибудь?

Борке обвёл взглядом окрестности.

– Ну, хотя бы на этой скамейке у летнего кафе.

Макушка солнца сверкала в воде последними лучами. На обширную гладь воды налетел лёгкий ветерок. Вода плеснула о камни чуть заметной призрачной волной. Оживились деревья. С деревьями оживились и птицы. Почувствовав приближение долгожданной прохлады, они начали подавать голоса. Из сумрака кустов на прогретую солнцем дорожку вылез помятый от дневного сна кот. Однако встретившись взглядом с Кордаком, он шмыгнул назад с такой тоской в глазах, как будто одной кошачьей жизнью у него стало меньше.

Борке и Кордак опустились на скамейку в полушаге от решётки летнего кафе, увитого искусственным плющом. Кордак уже набрал воздух, чтобы начать рассказ, но его бесцеремонно перебил возмущённый мужской голос:

– Да сучка она, вот что я тебе скажу!

Оба одновременно и с неподдельным интересом повернули голову, прислушиваясь к разговору, происходившему у них за спиной. За ближайшим к скамейке столиком спиной к ней сидели два молодых человека. На вид им было не больше двадцати восьми лет. Но это единственное в чём они были похожи. В остальном это были полные противоположности. Один из них был одет в тёмную футболку с явно проступавшими пятнами пота, короткие трусы и шлёпанцы на босую ногу. Он был похож на футболиста удалённого с поля потому, что потерял бутсы. Футболист имел грубые черты лица, чем-то напоминающие кружку пива, стоявшую перед ним.

Второй молодой человек имел все признаки интеллигентности. На нём были длинные выглаженные в стрелку брюки, лёгкие светлые туфли и такая же светлая и к тому же свежая сорочка. Миловидное лицо интеллигента искажало страдание. Без особого удовольствия он ковырялся в раскисшем мороженом и слушал возмущённую речь футболиста.