Потом они сидели за барной стойкой на кухне – много хромированной стали и прозрачного пластика, ели разогретую в микроволновке еду и пили красное вино.

– Тушеный кролик с розмарином, вареная треска с нутом – это ты обязательно должна попробовать, это bacalhau, гордость португальской гастрономии. Тут у нас… Прости, я заказал ужин в ресторане, но забыл, что именно.

– Рестораны же закрыты? – удивилась Анна, уминая кролика вместе с треской. В последний раз она ела в аэропорту Амстердама, и это была шоколадка из автомата.

– Некоторые работают на вынос. Так, это салат из осьминога, с него следовало бы начать. – Леандру ловко открыл вторую бутылку вина. – Подожди, я дам тебе другой бокал.

– Зачем?

– Затем, что это другое вино. Черт, забыл про сыр. Смотри, это азорский, выдержанный, можно сказать, наш лучший сыр, не считая amanteigado.

– Чего?

– Это тоже сыр. Название от слова «масло», потому что он жидкий, и есть его надо ложкой. Я покупаю такой сыр в специальной лавке, они называются queijarias, и только в те дни, когда туда приезжает грузовичок из Серра-да-Эштрела.

Анна доела осьминога и мечтательно посмотрела на открытую коробку со слоеными пирожными. Пряча улыбку, Леандру подвинул коробку к ней поближе.

– Кажется, все не так плохо?

– Давай разберемся, – Анна глотнула вина и откинулась на спинку стула. – Меня бросил мужчина, я познакомилась по интернету с другим мужчиной и порушила всю свою жизнь. Хотя, пожалуй, рушить в ней особо было нечего. Я поехала на другой конец мира…

– Всего лишь континента, – улыбаясь, поправил Леандру.

– Географически. Для меня это другой конец мира. Так вот, я пересекла закрытые границы, не исключено, нарушив закон. И вот сижу на этом другом конце мира, пью вино и не понимаю, на кой черт сдалась этому самому мужчине. Это все хорошо?

Пробка с деликатным хлопком покинула горлышко очередной бутылки.

– Моя очередь, – Леандру ловко заменил бокалы и снова налил. На этот раз вино было скорее гранатового оттенка. – Мне сорок лет, и я впервые в жизни сделал то, что действительно хотел. Женщина, которая мне очень нравится, согласилась пойти со мной на свидание. И на этом свидании я понял, что не хочу ее отпускать. Так что у меня все хорошо. Лучше, чем хорошо. – Он накрыл ее руку ладонью. – Тут еще вот что важно. Эта женщина ради свидания со мной… Как ты сказала? «Разрушила свою жизнь». Возможно, преступила закон. Возможно, Анна, не точно! – он тихо рассмеялся. – Она не послала меня к черту, хотя я не встретил ее в аэропорту и заставил нервничать, и моим посланником любви был грязный бродяга. Она сидит здесь и пьет со мной вино. Как думаешь, для меня не все потеряно? Будет у нас второе свидание?

«Сейчас я его поцелую, – подумала Анна. – Гори все синим пламенем, я должна это сделать, иначе зачем сюда приперлась. Он хорош, этот тип с диким именем, волнистыми волосами и глазами цвета горького шоколада. Хорош, особенно когда не подсылает бродяг и не ведет машину».

– Иди ко мне, – одними губами произнесла Анна.

И свалилась со стула.

Единственное, что действительно хуже пробуждения с похмелья, – проснуться до того, как протрезвеешь.

Анна со стоном разлепила веки, перевернулась на живот и пошарила рукой рядом с собой. Как и следовало ожидать, в огромной кровати она была одна.

«Блестяще, – констатировала Анна, – просто блестяще. Навернуться со стула всей тушей в самый романтический момент. Грохот, небось, по всему Лиссабону пошел. Надо почитать новости, не случилось ли землетрясения в глубинах Атлантики. Интересно, как это Леандру хватило сил дотащить меня до кровати, раздеть и, кажется, даже умыть? Силен мужик, даром что ростом с хоббита».

Она села в кровати и уставилась в темноту. Никогда раньше ей не приходилось напиваться до полной отключки, поэтому ощущения были новыми, но не такими уж и незнакомыми. Кто жил с алкоголиком, знает эту партитуру до последней ноты: не вступать в пререкания, уложить на живот, время от времени проверять, дышит ли. Когда проснется, быть готовым к потокам ненависти: «Башка трещит, сушняк, дай пивка, зверюга. Да пошла ты со своим цитрамоном, мне выпить надо, где заначка моя? Ничего я вчера не выпила, врешь, ты все спрятала».

Пронзительный и в то же время сиплый голос матери оживил старый кошмар: вот она бредет, шатаясь, по двору, пинает ржавое ведро, спотыкается о кучу гнилых досок и яростно матерится. Маленькая Анна знает, что сейчас мать ввалится в дом и потребует отчета – почему дома грязь, почему посуда немыта, почему сестра не накормлена. А если придраться не к чему, сдерет занавески с окон или схватит Иринку, прижмет ее к себе и плачущим гнусавым голосом начнет причитать: «Ты не ела, зая моя, да? Она тебя голодом морит, да?» И сестра, лишь бы не дышать материным перегаром, скажет: «Да, морит». И тогда мать возьмет ремень, или скакалку, или что под руку попадет, и начнет «экзекуцию».

Анна не помнила мать трезвой, не помнила, чтобы та ее приласкала или назвала Аней или Анечкой. Она с младенчества была Анна, и четыре эти буквы отпечатались в ее жизни как граница между любовью и нелюбовью. Сестра была Ирка, Иришка, по пьяни даже зая и киса, и ее, младшую, мать, пожалуй, действительно любила, уж как могла. Анна не завидовала – радовалась, что Иришке достается меньше. Кто же знал, что все так обернется…

Эти мысли никогда не оставляли Анну. Даже покинув родительский дом, убогую запущенную хибару в глухой псковской деревне, даже переехав в Москву и поселившись у старой балерины, даже обихаживая Васеньку, где-то на периферии сознания она вела мысленные диалоги с матерью… «Что я тебе сделала? Что ты себе сделала? Почему ты так несчастлива и делаешь несчастными всех вокруг себя?»

Это изматывало похуже учеников и переводов, похуже мужчин, с которыми не клеилось. Единственным утешением, с каждым годом все более слабым, были мечты о чистом доме, о добром муже, о детях и машине с названием «кашкай».

А три недели назад все это ушло, словно никогда и не было. Три недели назад, после того, как она познакомилась с Леандру.

Анна встала с кровати и ощупью нашла дверь. Предрассветная зыбь, сочащаяся из окна гостиной, очертила ее силуэт в большом зеркале: высокая, с длинными спутанными волосами. Обнаженная.

Она пошла по коридору, открывая все двери подряд, в поисках той, за которой спит Леандру. Любовь это или нет, но сейчас ей хотелось быть с ним. Раз он единственный, кто смог заставить замолчать голоса в ее голове.

Просторная ванная комната с биде. Кабинет с письменным столом. Пустая кладовка. Она толкнула последнюю дверь и увидела нетронутую постель. Вернулась в гостиную. Подушки на диване даже не смяты, так и стоят идеальным строем. На кухне ни следа от вчерашнего пиршества.

«Если не считать меня, квартира абсолютно пуста».

Она подергала стеклянные двери, ведущие на пустой, идеально чистый балкон. Заперто. Ручки сняты.

Стараясь не поддаться панике, Анна вышла в прихожую. Вместо накладного замка в двери тускло светилась личинка. Открыть дверь без ключа невозможно.

«Подведем итоги. Я заперта в какой-то квартире, в каком-то городе, и не факт, что это действительно Лиссабон, и ни одна живая душа не знает, где меня искать. А мужчина, который все это со мной проделал, исчез».

Впервые в жизни Анна подумала: «Голоса в голове – это было лучше».

– Ну что, нашлась?

– Прошло меньше восьми часов, и в Португалии еще ночь. Я не могу вломиться к людям посреди ночи и начать задавать вопросы. Потерпите до утра.

– По крайней мере, вы знаете, к кому ломиться с вопросами. Хоть что-то.

– Слушайте, проблемы случаются у всех и со всеми. Невозможно предусмотреть все, особенно когда имеешь дело с обычным человеком.

– Ну конечно, будь она профессионалом, обошлось бы без проблем!

– Логику профессионала понять нетрудно, особенно другому профессионалу. Логику напуганной женщины – почти невозможно. Успокойтесь. Завтра к вечеру она снова будет под контролем. Город закрыт, страна закрыта. Да весь чертов мир закрыт. Ей просто некуда деваться.