«Через двадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Лиссабона», – пробубнил динамик, и Анна открыла глаза.

Последние три часа она делала вид, будто спит. И не потому что ей достался болтливый сосед. Соседей у нее вообще не было, как, собственно, у каждого из семи пассажиров этого странного рейса.

Пустой самолет. Пустой аэропорт Амстердама. А перед этим был другой самолет, из Минска, а еще перед этим… Ох, лучше и не вспоминать. Лучше закрыть глаза и сделать вид, будто спишь. Возвести стену между собой и своими мыслями.

Стена, впрочем, получилась так себе – не стена, а утлый плетень, падающий при малейшем дуновении ветра. Классический рецепт Скарлетт О’Хара, которому Анна обучилась давным-давно, разбивался об уверенность, что в завтра, если оно вообще наступит, не будет времени думать вчерашние мысли.

Поэтому в голове Анны постоянно крутились события последних недель – как черно-белая пленка в старых фильмах советских времен, когда там показывали, как советский народ смотрит еще более старые фильмы советских времен. Крутились нон-стопом, что не добавляло ясности и на вторые сутки пути начало порядком раздражать. Особенно из-за надписи, маячащей на экране и мешающей сосредоточиться на действии: «Что я делаю???» Да, и три вопросительных знака.

«Так что же я делаю? Я, неюная уже девушка тридцати трех лет, преподаватель английского языка, шатенка с пятью – семью килограммами лишнего веса, которые, будь природа чуть справедливее, осели бы не на бедрах, а выше и спереди. Не отмеченная – и снова кокошником в пол тебе, дорогая природа! – никакими талантами. Мягко говоря, незамужняя. А с позавчерашнего дня еще и бездомная. Что я делаю и куда меня это приведет?»

Анна размышляла о том, что с ней происходит, наблюдая, как то, что с семикилометровой высоты выглядело контурной картой, приобретает объем. Земля… Море… Ну, строго говоря, океан, но какая разница. Океан безбрежный и необъятный, а в точке, где спотыкается о берег, он становится морем, просто морем, может даже грязным. Так-то.

Она достала из сумки пудреницу и вздрогнула, увидев вместо привычных очертаний собственного лица круглый белый пятачок.

Два дня назад, протягивая ей конверт с деньгами и документами, тот человек сказал:

– И респираторы. Удобные, с клапаном, часов на десять каждого хватает.

– А потом? – тупо спросила Анна, глядя на свой паспорт со свежей визой. Единственной визой, не считая двух отметок из аэропорта Антальи.

– А потом наденете новый, – засмеялся человек. – Тут десять штук, до Лиссабона точно хватит. Давайте, счастливо вам добраться. Все будет хорошо.

– Откуда вы знаете? – крикнула Анна.

Но человек находился уже по ту сторону, за сомкнувшимися перед его лицом дверями лифта.

Лестничные проемы остро пахли мокрым бетоном. Анна обожала этот запах, многие годы он был для нее запахом дома – хотя, строго говоря, дом-то не ее. Крошечная однушка на окраине Москвы принадлежала милой старушенции, некогда танцовщице кордебалета какого-то столичного театра.

С годами старушенция не утратила балетной осанки и живого интереса ко всему, что касается драгоценных камней. Камни она любила беззаветно, разбиралась в них прекрасно и лихо торговала ими еще со времен театральной молодости. Поразительным образом ей удалось не сесть и не пасть жертвой других любителей камней, или денег, и даже скопить на «скромный апартамент» в районе Лубянки. Поэтому однушку, которой родной театр осчастливил ее прямо перед концом СССР, она «сдавала для души».

– Дом, деточка, не должен пустовать, – говорила хозяйка квартиры Анне, споро пересчитывая сухими ручками ежемесячную арендную плату. – В доме должны жить люди и, желательно, молодые.

Анна снимала эту квартиру восемь лет и радовалась, что для нее с хозяйкой время бежит одинаково. Иначе старушенция давно бы заметила, что молодая жилица уже не так и молода. Во всяком случае, сильно старше, чем была, когда впервые пришла в этот дом с тощим чемоданчиком вчерашней студентки.

Самолет тряхнуло, и Анна мысленно вернулась в знакомый подъезд: старый лифт тоже трясся и стонал, однако каждый раз, выходя на своем, пятом, этаже, Анна испытывала необъяснимый приступ счастья. Ей и в голову не приходило жаловаться на район и мебель, бывшую модной в восьмидесятые. И тахта, на которой она спала, хотя хозяйка «дала позволение» купить кровать, была ей удобна и уютна. Чувство дома. То, что Анна ценила больше всех других чувств – до встречи с Васенькой.

В груди привычно заныло. Быстро же человек привыкает к печали, ведь Васеньки-то не стало всего месяц назад.

«Что ты несешь-то, – мысленно одернула себя Анна. – Какое “не стало”! Ну, бросил тебя человек, но ведь жив-здоров, сволочь».

Вообще-то Васеньку звали Кирилл, но уж больно он походил на большого красивого кота – и повадками, и тем неизбывным нахальством, с каким принимал ее заботу и любовь. По кошачьим меркам Васенька находился в самом расцвете: сорок лет, из жены только мама, что поставила на службу сыночке всю родню – близкую и дальнюю.

«Училка-провинциалка-перестарок, то есть, простите, Анна… А вас родители Нюрой звали, да?.. Не невестка мечты, уж будем откровенны, мы все с вами взрослые люди. Но Кирилл мальчик тонкий, ему нужна понимающая женщина, а вы вроде бы…»

Вообще-то мальчик к сорока годам отрастил живот и то, что нечуткая Аннина подруга Лера называла «ряха – в три дня не объедешь». Но он был милый, теплый, даже, пожалуй, добрый, и когда Анна гладила его по спине, блаженно жмурился.

– На кой он тебе сдался, – изумлялась Лера, а однажды прислала картинку с толстым котярой и подписью «Я же тебе как сын, бесполезный жирный сын».

– Что за дом без кота, – отшутилась Анна.

Картинка была обидная, но и подруга единственная, такими не разбрасываются.

Когда Васенька приехал с вещами, Анна обрадовалась.

– Страстей и не надо, видала я ваши страсти, – сказала она тогда Лере.

– А чего надо, – взбесилась Лера, – кормить эту тушу и наглаживать? Так сильно замуж охота?

Замуж Анне было не просто охота. Замуж превратилось в цель: супруг, дети хотя бы двое, пироги по выходным и «ниссан-кашкай» – просто название нравилось. Это стало для Анны картинкой счастья, нарисованной еще в детстве, под крики постоянно пьяной матери. Просто чтобы имелся дом, и чтобы в доме все было хорошо. И ничего больше.

Васенька в эту картинку вписался идеально, даже с мамой и вещами – игровой приставкой, рабочим ноутбуком и парой маек размера XXL.

– Ну что, старушка, – подмигнул он, выгружая пожитки, – будем вместе карантинить.

– Будем, – кивнула Анна.

Она живо перетащила свой рабочий ноутбук на кухню: «Васенька весь день работает, а у меня всего-то несколько учеников по скайпу да переводы, их и вовсе хоть в ванной можно делать».

Дом наполнился Васенькой, пирогами, счастьем. На целых две недели. Да и то, это оказался личный рекорд Васенькиной мамы – столько времени пребывать с ним в ссоре.

– Карантинили-карантинили да не выкарантинировали, – пошутил Васенька, собирая пожитки обратно. – Что-то, Нюра, у нас не клеится. И хорошо, что мы это поняли сейчас. Все-таки карантин штука полезная. А то бы ведь кто знает, чо как.

«Я знаю, – молча заорала Анна. – Мы бы поженились, родили детей, купили в ипотеку квартиру, если бы мне удалось отбить тебя у мамы! А теперь ты останешься с ней, и только смерть разлучит вас, и не факт, между прочим, что ее, учитывая твой вес!»

Но вслух ничего не сказала. Не ее это стиль – вываливать все, что на душе.

Минут через двадцать сборов Васенька насторожился:

– Тебе пофиг что ли?

Анна пожала плечами. Хотелось плакать, кричать, швырять вещи и быстренько вбить в его башку чувство вины, но что-то удерживало. Всю жизнь удерживало, не только с Васенькой.

Анна никогда не выясняла отношения и, если они рвались, а рвались они часто, на самом деле вообще всегда, задирала подбородок и одну бровь, замолкала и старалась глядеть иронично. Хорошо бы, конечно, добавить во взгляд жалостливое презрение, но все силы уходили на иронию и на то, чтобы не хватать за руки, не упрашивать и не упрекать.