– Вы кушайте, мичман, кушайте, – обратилась она ко мне.

– Благодарю.

Государь отложил газету и принялся за пшенную кашу.

– Вы бывали в Сибири, мичман?

– Никак нет, Ваше Величество!

– А мне вот довелось, еще в прошлом веке. Еще и Транссиба не было.

– Транссиб построен по повелению Вашего Величества!

Зачем я это сказал?

– Благодарю, я помню, – улыбнулся Государь.

Доктор Боткин откровенно усмехнулся. Я почувствовал себя дураком и принялся за кашу, стараясь не торопиться – очень хотелось есть. Вообще, я заметил, Доктор как-то без уважения относится к нашей четверке. За все время побега он сказал нам всего несколько слов, без которых уж никак невозможно было обойтись. Я относил это на счет превратностей и волнений пути, утомительных для его возраста, хотя он был не многим старше Государя, чувствовашего себя не в пример бодрее. Приходилось признать – невзлюбил нашу четверку Лейб-медик почему-то.

– Уж не думал, что второй раз приведется побывать в Сибири, – сказал Государь.

– Леонид, вы намерены проводить нас до самого Владивостока? – Спросила Государыня.

– Куда прикажете! Хоть на край света, Ваше Величество!

– Как хорошо! А как настроены ваши товарищи?

– Так же, разумеется. Мы все в полном распоряжении Вашего Величества и Его Величества Государя…

– Это благородно! Я надеюсь на вас… на всех наших защитников, но в особенности на вас, мичман.

Государь доел кашу и снова взялся за газету в ожидании чая. Я посмотрел на Государыню, встретился с ее взглядом и отвернулся.

– Вы ведь не оставите нас?

– Я?

Признаться, я растерялся. Что ж это – Государыня надеется на меня одного? Почему на меня? Она не сводила с меня глаз, и Алексей тоже простодушно меня разглядывал, почесывая за ухом свою собаку. Государь читал газету, доктор Боткин ел кашу.

– Я… Ваше Величество, как можно! Я с Вашими Величествами до последнего моего вздоха!

– Благодарю вас, Леонид, – сказала Государыня просто, но с такой сердечной теплотой. – Как хорошо, что именно вы оказались нашим спасителем.

– Не я один…

– О да, разумеется! Я имею в виду, хорошо, что мы вас знаем так давно, и вы оказались среди наших спасителей. Георгиевский кавалер… Вы всегда желанный гость в нашей семье. Рассказывайте о любых возникающих обстоятельствах. Знаете, в пути всякое может случиться…

– Все, что могу, Ваше Величество!

– В любую минуту. обращайтесь прямо ко мне. Всегда рада поговорить с вами.

– Честь для меня, Ваше Величество!

Государыня снова улыбнулась мне. Доктор Боткин пил чай, рассеянно глядя в окно. Алексей медленно водил пальцем по столу. Государь прочел вслух из газеты:

– Томская городская управа сообщает: «В зале дворянского собрания состоится благотворительный бал, все средства от которого пойдут на медикаменты и обмундирование нашим воинам-добровольцам». Господи, что они делают?

Я понял, что пора откланяться.

– Ваше Величество, благодарю, – сказал я Государыне, вставая, и обратился к Государю. – Ваше Величество, разрешите идти?

Государь поднял глаза от газеты и кивнул.

– Вы заходите к нам, мичман, не забывайте.

Я вышел.

Что это значит? Государыня говорила со мной так откровенно – откровеннее, чем ночью, да еще при свидетелях! Хотела что-то понять обо мне, о нас четверых? Хотела показать мне, что облекает меня особенным доверием? Прощупывала мою лояльность, готовность служить ей? Ну, даже если и так? В ее положении не лишне убедиться в преданности людей, которым она доверила свою судьбу и жизнь детей.

В другом конце коридора я увидел мою тройку. Бреннер и Каракоев явно только что проснулись. Лиховский стоял на посту. Все трое смотрели на меня. Я подошел.

– Доброе утро!

– Доброе утро, мичман, – сказал Бреннер. – Как Их Величества?

– Завтракают.

– А вы? Позавтракали?

– Так точно, господин капитан, – отчеканил я.

Бреннера явно задело мое единоличное присутствие на Императорском завтраке. Лиховский улыбался иронически, Каракоев с подозрением топорщил усы.

– Государь вас вызвал для доклада? – спросил он.

– Нет. Меня пригласила Государыня.

– Для беседы? – спросил Бреннер.

– Для завтрака.

– Как себя чувствуют княжны? – спросил Лиховский.

– Княжны, полагаю, завтракают у себя.

Я видел, что у каждого из них вертятся на языке вопросы – а что же там было? Почему именно я, и о чем говорили? Но они не спросили, а я не стал ничего объяснять, хотя секретов у меня от них не было. Пока. Просто мне захотелось подразнить их немного.

– Пожалуй, вздремну еще до дежурства.

– Отдыхайте, мичман – сказал Бреннер, будто я спросил у него разрешения.

Я подумал – не успели мы наладить мирный быт нашего Императорского Двора в изгнании, как вот уже явились придворные интриги. Вероятно, вблизи монарших особ по-другому не бывает.

17 мая 1937 года.

Москва.

На ней был легкий ситцевый сарафан в мелкий цветочек, приталенный тонким пояском, и все та же соломенная шляпка с серой лентой. Кривошеин подкараулил Нину на пути к дому и пошел следом.

Бокий пропал. Второй день он не появлялся на службе, и никто из подчиненных не имел понятия, где он. Убит или арестован. И Кривошеин решил, что ждать больше нечего, пора браться за Нину.

Нина ни разу не оглянулась, не смотрела по сторонам. Когда она вошла в подъезд, Кривошеин подождал пару минут и вошел следом. Консьержка уставилась. Он ответил ей взглядом, твердым и суровым, и она отвернулась.

На третьем этаже Кривошеин нажал кнопку звонка. Высокие монументальные двери возвышались над ним, как портал храма. Нина открыла, не спросив. Посмотрела на Кривошеина с недоумением. Он был в усах и бороде, в соломенной шляпе и очках.

– Вы к кому?

Он втолкнул ее в квартиру и закрыл за собой дверь.

– В чем дело?! Кто вы?!

– Это я. Вы не берете трубку.

Узнала.

– Опять вы! Что за маскарад?

Кривошеин прошел в квартиру.

– Тише. Могут услышать.

– Да! Я буду кричать!

– Я пришел за вами?

– Уходите!

– Да послушайте…

– Пришли получить свое?

Из прихожей Кривошеин увидел на комоде в гостиной фотографию Петра Шагаева, отца Нины. Прошел к портрету через всю просторную гостиную. Нина за ним.

– Куда вы идете? Это обыск?

Кривошеин смотрел на фотографию в рамке. На ней Шагаев был в красноармейской шинели, буденовке, при шашке и кобуре. Стоял на фоне нарисованного задника с небом и морем. Снимок сделан еще в Гражданскую почти двадцать лет назад.

– Вам что-нибудь сообщили о брате? – спросил Кривошеин.

– Сказали, что ему дали десять лет без права переписки. Но он жив. Зачем вы мне врали? Вот так вот нагло хотели воспользоваться мной? Вы просто скотина.

– Вы кому-то говорили обо мне?

– Еще нет, но если вы не оставите меня в покое…

– Вам нужно исчезнуть. Вас тоже арестуют.

– За что?

– А за что – брата и отца?

– Ни за что! Они ни в чем не виноваты!

Кривошеин смотрел на Нину, давая возможность сделать выводы самостоятельно.

– Но почему? Какой в этом смысл?

– Муж ушел от вас. Возможно, это его спасет, но не факт. И вам осталось гулять на свободе недели, а может и дни.

– Вы провокатор? Я буду жаловаться!

– Донос на меня напишете? – усмехнулся Кривошеин.

Она бессильно помотала головой.

– Через пару дней я сделаю вам новые документы.