Для меня же остался только посох, пятачок земли под ногами и свист рассекаемого артефактом воздуха. Один удар по простому манекену, собранному из бревна и соломы, второй, третий. Тычок, разворот. Удары получались хлесткими и гулкими, я чувствовал, что вложи я чуть больше сил — смог бы расколоть куклу и без помощи Пала. Мышцы спины и рук вздулись от прилившей крови и стали немного тянуть, плечи гудели от усталости, но мне было все равно. От артефакта исходила спокойная, холодная сила, которая сейчас через кожу на ладонях проникала в мои руки, поднималась по венам выше, к самому сердцу, давая так необходимый покой и уверенность.

Очередным обманным движением я завел посох назад и, перехватив его второй рукой чуть ниже середины, будто продолжением руки, нанес широкий размашистый удар из-за спины. Руна Пала вспыхнула ярким красным огнем — не чета тому скромному блику, что я вызвал в комнате для Айрин — и артефакт с оглушительным треском, похожим на мини-взрыв, разорвал бревно манекена по середине, в толстой части.

Верхняя половина взмыла в воздух и, пролетев десяток шагов, приземлилась на утрамбованную и посыпанную каменной крошкой дорожку заднего двора, а нижняя — сильно покосилась, подняв под собой солидный кусок земли.

Я в последний раз крутанул перед собой восьмерку, извлекая ментальный конструкт: оружие будто бы тихо вздохнуло — наша встреча была слишком коротка — после чего фиолетовая вязь на металле погасла и я опустил посох.

— Ты мне должен бревно, — весело выдал Орвист, поглядывая на ошарашенную Айрин.

В глазах девушки читался страх. Видимо, сейчас она вспоминала все те истории, что рассказал вчера перед ужином виконт, и теперь поняла, что он имел в виду, говоря о том, что я мог проламывать тяжелые доспехи. Воображение у дочери де Гранжей было, по всей видимости, весьма живое, так что сейчас она во всех красках могла представить то, что я делал с теми, кто встречался мне на поле боя. Даже тяжелая булава или кистень, которые считались крайне грозным оружием, дробящим кости, выглядели просто безобидными прутиками по сравнению с даром Пала. А еще, как мне показалось, Айрин поняла, почему я стараюсь не брать дар богов в руки без надобности. Такая сила манит и пьянит, очень легко потерять берега.

— Спасибо за это представление, барон Тинт, — сказала девушка, когда я подошел к ней и рядом стоящему Орвисту, — поистине, отважный Пал преподнес вам великий дар.

Я ничего не ответил: Айрин как-то странно косилась на посох, будто боялась, что он вспыхнет фиолетовым и разорвет ее на части, как манекен минутой ранее, так что я поспешил убрать артефакт обратно в чехол.

Остаток дня, как и следующий за ним, прошли спокойно. Я приятно проводил время в компании де Гранжей, предаваясь безделью и чревоугодию — уж очень хорошо готовили на графской кухне.

Утром четвертого дня мы наконец-то выдвинулись в столицу. Торговая флотилия вместе с посольской делегацией отплывала в Ламхитан уже через неделю. На борту одного из этих кораблей я покину берега Клерии минимум на три месяца, а может даже и на полгода. Это если все пойдет так, как задумал Кай, и нам удастся найти подход к Великому Арху и принцессе Сании.

Провожали нас всем поместьем. Де Гранжи быстро и по-деловому попрощались, коротко обнявшись. Я тоже раскланялся с Эдит и Айрин, поблагодарив хозяйку дома за гостеприимство и отдельно, от всей души, в очередной раз похвалил их поваров.

Наконец-то наша значительно увеличившаяся за счет графских дружинников и слуг кавалькада выстроилась в цепь, и мы выехали за пределы поместья. Голоса домашних стихли, остался только стук копыт, тихий лязг сбруи и фырканье лошадей.

В чем суть Истинного Жреца, коим я стал на берегу порта Миллер? По сути, жрецы тут были смотрителями храмов, которые выполняли исключительно номинальную функцию — рассказывать людям о своем боге и подметать пол. Ну, еще следить, чтобы лихие люди не позарились на жертвоприношения, хотя тут боги справлялись самостоятельно, так что дураки, если и появлялись — быстро заканчивались.

Истинный Жрец был явлением крайне редким и, по сути, был прерогативой или старших, или новорожденных богов малого круга. По рассказам Лу я знал, что минимум у Матери всегда есть один из Истинных Жрецов, который творил чудеса исцеления от ее имени, но вот прочие боги Семерки редко наделяли смертных своими силами, даже истинно верующих и готовых служить своему покровителю.

Я имел доступ к силам Лу — нашу душевную связь она разорвать была неспособна чисто технически, тут даже заклинание Матери нервно курит в сторонке — но никогда ими толком не пользовался. Даже не учился.

Как человек прагматичный и, в чем-то циничный, я не был способен на искреннее сострадание так, как этого требовало применение моих способностей. И являясь, по сути своей, полубогом — «наместником богини Лу на земле бренной» я категорически отлынивал от своих жреческих обязанностей, ограничиваясь тем, что клепал мозг Лу на тему того, что ей надо больше внимания уделять пастве, а не мне.

Доклепался, нечего сказать.

Я помню, как попытался воспользоваться божественной силой один единственный раз — на молодой девушке, у которой от желудочной хвори умер муж и маленький сын. После этого у меня состоялся долгий и тяжелый разговор с Лу: она просто не предупредила меня о том, что последует после.

Как это делала со мной богиня, я прикоснулся к плечу рыдающей и прокатил по крестьянке волну покоя — это было несложно, я чувствовал, как божественные силы плещутся в моей душе — но вот то, что последовало после… К этому я готов не был.

Будто ответной волной, меня захлестнуло горем женщины. Ее болью, ее страданием, ее тупым, почти животным чувством безвозвратной потери. У меня от неожиданности даже ноги подкосились: если бы не Лу, которая придержала меня за локоть, я бы сел прямо там, на землю, и, наверное, разрыдался бы.

Тогда я окончательно понял, как это работает. А еще до меня дошло, что каждый раз, когда Лу успокаивала меня, то принимала удар из моих тревог и сомнений на себя. Было даже стыдно: она не избавляла от горестей, а будто бы высасывала основную порцию яда, которая отравляет душу.

С того момента жреческими силами я больше не пользовался, приняв на себя роль «концертного менеджера»: я планировал визиты Лу, узнавал, в каком состоянии ее часовни и алтари, содержал приют для сирот в Эдре. Но утешать страждущих… Это было выше моих сил.

Впрочем, богиня никогда не настаивала на том, чтобы я помогал ей в ее божественной миссии. Тем более, мой статус барона шел как-то вразрез с самой концепцией жречества, а пользы для веры в Лу от моих денег и возможностей было намного больше, чем ущерба от моего неучастия в божественных делах. У меня же оставался приятный бонус: дар Лу ограждал мою покалеченную душу от влияния бездны, заполнив недостающие части, так что теперь, с посохом в руках, у меня была двойная защита от влияния пустоты междумирья.

Вот такое заряженное ружье, которое висит на стене и никогда не стреляет. Хотя, я вру: иногда я пользовался божественными силами Лу. Когда надо было успокоить лошадей, если они почуяли волков или других хищников. Страхи животных были настолько примитивны, что моя человеческая душа перемалывала их, как крепкие зубы расправляются с хрустящим круассаном. Раз, два — и нету.

Это я и сделал на подходах к Пите. Моя лошадь внезапно взбрыкнула, почуяв что-то в ближайших кустах, так что мне пришлось прибегнуть к божественной магии, чтобы успокоить животное. Орвисту повезло меньше: его конь чуть не сорвался в панический галоп, и виконту пришлось приложить некоторые усилия, чтобы удержать его на месте.

Впрочем, это было единственное серьезное событие за всю дорогу до столицы. Чувствовалось, что я путешествую со старым аристократом: мы ночевали на лучших постоялых дворах, несколько раз меняли уставших вьючных лошадей на животных посвежее, проходили городские ворота без каких-либо заминок.