– А ведь грех это…

Прозвучало неубедительно, словно и сам сомневался.

– А я вон служителя попрошу, – не убоялся Мофей. – Он за меня перед Гончаром заступится – мне прощение-то и выйдет.

– Денег будет стоить, – честно предупредил служитель.

– Найдём, – твёрдо заверил Мофей. – На святое-то дело!

Служитель повеселел, повесил кружку на пояс и радостно потёр пухлые ладошки друг о друга.

– Вот и славно! Ты в первую очередь вон того, мослатого, сабелькой хряпни. Он мне давно уже надоел!

Мослатый не стал дожидаться горькой участи и слинял первым; за ним шустро потянулись остальные. Ясно же, не задался денёк, нечего и рассиживаться попусту.

– Так и скажи, что денег жалко! – крикнул один из них издали, и слова эти жестоко покоробили Мофея.

– Денег у меня нет – я так и сказал! А вот были бы, так я бы их не дал, потому что жалко. И скрывать бы это не стал! Ишь, повадились, худосочные, оскорблять… почти честного человека.

Сабля с разочарованным визгом влетела обратно в ножны и Мофей предусмотрительно засунул руки в карманы, чтобы не врезать кому-нибудь сгоряча. Служитель этот жест молча одобрил – он тут под рукой один сохранился.

– Вот соберётся человек Гончару помолиться – и что? Одному на храм денег давай, других корми, пока не треснут, в храм войдёшь – там ещё с десяток ухарей просьбы приготовили… Так доброму человеку до Гончара и не добраться вовсе! Правильно это, служитель?

Пухлый служитель ответил горестным вздохом.

– Без работы я опять остался, вот что неправильно.

– Да не реви, душа коричневая, денег-то у меня всё равно пока нет. Овсом возьмёшь?

– Да что я тебе…

– Знаю, знаю, не лошадь. Хотя похож… сзади.

– А ну-ка, оборотись ко мне лицом, брат мой!

Голос, прозвучавший со ступеней, принадлежал высокому, худому старцу с длинной, седой бородой, что жидким ручьём струилась по коричневому одеянию. Лицом старец оказался сух и морщинист, желтоватая кожа обтягивает кости не хуже, чем на полковом барабане. Большие, выцветшие глаза поблёскивают фанатичными искорками. Не иначе, важная персона, поскольку толстый служитель едва из платья не вывернулся в резком развороте.

– Ну, и как дела твои, брат? – сочно поинтересовался старикан. – Есть успехи в сборе пожертвований?

Служитель понурился и даже отвис отдельными местами дородного тела.

– Совсем о душе не радеют люди! – посетовал горестно. – Ни ломаной монетки не бросили.

– А чего это в кружке побрякивает? – усомнился старый.

– Да я туда гвоздичков положил – для пробуждения у народа энтузиазма к пожертвованию.

– Пробудил? – язвительно прищурился старик.

– Да ни черепка! – служитель спохватился и поспешно осенил лицо символическим гончарным кругом. – Спит энтузиазм.

– А вот у других братьев будить получается.

Старец обличающе ткнул костлявым пальцем в сторону съёжившегося служителя.

– А у тебя только храмовую похлёбку трескать хорошо получается! Вот и решили мы с братьями отправить тебя в мир – слово Гончарово народу нести. Авось и похудеешь заодно, а то ведь правильно тут люди кричали: скоро в ворота храма пролезть не сможешь!

– Так они это не мне кричали! – возмущённо взвился служитель. – Это ему вон!

Старец оценивающе глянул на Мофея и презрительно фыркнул.

– А ему в храм и вовсе незачем. Гвардейца туда только бутылкой можно заманить.

Мофей гордо выпрямил спину и втянул живот.

– Я службу бросил!

– А пить-то вряд ли! – грозно сдвинул старец кустистые, седые брови. – Да и вообще, не о тебе разговор, грешник беспробудный. А ты, брат, ступай к людям! Неси им свет слова Гончарова. Мы тут за тебя пред Гончаром порадеем. Вот прямо после обеда радеть и начнём. Ступай!

И старец чинно удалился, на прощание демонстративно массивной дверью шваркнул.

– Знаю я, как ты там после обеда радеешь, – в отчаянии, громко пробормотал служитель. – Храп на всю улицу, аж фонари жестяные дребезжат! Братья молитвы свои расслышать не могут.

– Ты Гончара-то побойся – опасливо буркнул Мофей. – Видно же – заслуженный дедуган, во бдениях измождённый. Заморенный, можно сказать!

– Да видел я, как он себя морит! – обиделся служитель и пухлой ручкой возмущённо взмахнул. – Куда только и лезет столько?! Я думаю, от глистов у него худоба, вот что!

Мофей вздохнул удручённо, подтолкнул служителя к воротам, да и сам возле храма задерживаться не стал.

– Давай-ка, хоть за ограду выйдем. А то ты, мил человек, святость от глистов отличить не можешь. Не к добру это! Как бы тебя святые братья на костёр не пристроили, за такую неразборчивость. Да и меня, упаси Гончар, заодно. Я, конечно, не святой, но на костёр ещё не нагрешил.

Вышли на пустынную улицу, никто с вопросами следом не увязался. Мофей отвязал коня, но садиться не стал, повёл в поводу; служитель засеменил рядом. И перебирает добротными сапогами в два раза чаще, чем Мофей своими растоптанными! У гвардейца от такой расточительности сердце кровью не раз облилось – износятся же в два раза быстрее! Интересно, дорого будет стоить растянуть сапожки до нужного размера? А то, может, вставыши какие втюхать посерединочке? Эх, нет опыта в таких делах! В полку всегда готовые выдавали, по размеру.

Служитель, тем временем, одобрительно поцокал языком и похлопал коня по упругому крупу.

– Справная у тебя лошадина!

– Это конь! – едва не подавился от возмущения Мофей. – Он мужик! Поэтому перестань гладить его по заднице, пока копытом по горбу не получил. Не одобряют порядочные кони такого отношения. И кстати… Хотя нет, конская задница тут некстати. Просто, не грех познакомиться уже. Меня зовут Мофей, с сегодняшнего дня вольный человек.

– А я Апар.

– Апар, ишь! С А начинается или с О?

Служитель побагровел лицом, у него это легко получается, и остановился, преградив дорогу Мофею.

– А ты вот позубоскаль ещё, упырь! Прокляну!

Мофей изумлённо присвистнул.

– Да у тебя, похоже, проклятий на сто лет припасено. Злободневный ты какой-то: что ни день – то злой. Вот чего взъелся? Я не расслышал просто. А мало ли, доведись твоё имя где написать, я и не знаю, как правильно. Опасаюсь, как бы конфуза не вышло.

– А ты что, писать умеешь? – опешил служитель, глазёнки светленькие изумленно выпучил.

Мофей даже хохотнул от такой беспросветной наивности.

– Да зачем гвардейцу писать уметь? Гончар с тобой, скажешь тоже! Но вдруг придётся, поди знай?

Служитель озадаченно помолчал, потёр ладошкой лысину, а когда не помогло, благоразумно решил не заморачиваться по пустякам.

– А ты, Мофей, куда путь держишь? – спросил со всей положенной вежливостью.

– А черепок его знает, если честно, – простодушно ответил тот. – А если нечестно, так и вовсе невдомёк.

– Да ведь нам по пути с тобой! – возрадовался пухлый. – Мне, рядом с твоей сабелькой, куда спокойнее людям свет нести! А тебе прямая выгода и очевидный профит: каждый вечер грехи отпускать буду. Чаю я, грешить ты любишь!

– Для меня любить и грешить – не одно и то же. Полагаю, любить – дело гончароугодное.

– Ну, значит мне работы меньше. По рукам?

Мофей осторожно пожал пухлую ладошку. Не самый плохой попутчик образовался. Городит, правда, несусветное, но человек, по всему, не вредный. Вот, даже и не проклял ещё ни разу, хоть и обещал. Правда, плакали теперь новые сапожки, не разувать же друга новоявленного.

Тут со стороны храма звук донёсся: то ли собака завыла, то ли кот истошно завопил. Мофей поспешно под ноги глянул, не придавил ли кого сапожищем? Однако обошлось, никого не разлепёшило. А источник заунывности обнаружился быстро. Сидящий у самой ограды оборванец, пацанёнок лет десяти, подвывает тихонько, слова старательно выводит, гримасничает горестно. По всему выходит – песню поёт. Задушевную.

Какие сны бывают необычные…

Приснился город, серый от дождей.

Там кошки, словно граждане приличные,