28 июня 1999 года я призываюсь на службу в армию. Большое спасибо ВАШИМ книгам! Они заставили меня не бояться армии, теперь я иду служить по собственному желанию. Благодаря Вашим книгам я БРОСИЛ КУРИТЬ, ЗАНЯЛСЯ СПОРТОМ И НАУЧИЛСЯ СТОЯТЬ ЗА СЕБЯ…»

* * * Если и были какие-то сомнения на этот счет, они отпали после этого письма, и я благодарен его автору…

Но тогда я находился в поиске образа моего героя. В какой-то миг показалось, что именно такой образ, какой видится в моих мечтах, и вырисовывается. Постепенно, шаг за шагом, сложился, как мне казалось, герой моей книги. Долго размышлял над именем, отчеством и фамилией, наконец решил, что они должны быть исконно русские: Савелий Кузьмич Говорков. Прозвища, возникающие в разных историях, соответствовали ситуации, в которую он попадал. В Афганистане он стал Рэксом: именно так называли себя «за Речкой» воздушные десантники. Бешеным назвали его в местах лишения свободы, и это прозвище сохранилось за ним и на воле, — так его стали называть враги. Ненавидя его, всячески стараясь расправиться с ним, уничтожить, они уважали его как личность, как достойного противника. И конечно же, как истинный киношник, я использовал в книге способ киномонтажа, перемешивая реальные действия с воспоминаниями. Это усиливало динамику, ускоряло ритм повествования. А четко выписывая внешность каждого персонажа, вплоть до мельчайших деталей, я заставлял читателя видеть то, что вижу и сам. К примеру, у каждого прочитавшего «Войну и мир» своя Наташа Ростова, свой Пьер Безухов, мне же захотелось, чтобы МОЙ читатель видел МОИХ героев такими, какими вижу их я сам.

Мне думалось, что это удалось. Однако мне мало было своих собственных ощущений, и я пошел «в народ». Вы даже не можете представить, сколько раз я сам прочитал свою, довольно объемную, рукопись разнообразным людям и компаниям! Я был так увлечен своей книгой, что читал ее, используя все свое актерское умение, и как мальчишка радовался, когда видел адекватную реакцию на свое чтение. Однако этого было уже мало: мне как воздух нужно было профессиональное мнение: почему-то, читая и перечитывая книги уважаемых советских писателей, близких мне по духу, — таких, как Борис Васильев, братья Вайнеры, Николай Леонов; смотря фильмы по сценариям Виктории Токаревой, — я считал, что над романом еще нужно работать и работать…

Особенно много дало мне внимательное изучение произведений Бориса Васильева и братьев Вайнеров. Я даже попытался познакомиться с ними, но в те дни мне не удалось: кого-то не было в Москве, а чей-то телефон я не достал…

С огромным трудом я добыл телефон Виктории Токаревой, имя которой было уже на слуху у всей творческой интеллигенции, и позвонил ей. Не помню, что именно я говорил: кажется, пытался рассказать о своем герое, но неожиданно Виктория сказала:

— Хорошо, Виктор, приезжай! — и продиктовала адрес.

Положив трубку, я с ужасом вспомнил, что единственный напечатанный экземпляр романа, с сотнями добавлений и пометок, находится у машинистки. Звоню ей, а та мне в ответ:

— Где обещанная бумага?

В те времена было катастрофически трудно с бумагой, и я не сумел достать нужное количество.

Понимая, что нельзя ссылаться на такие мелочи, понадеялся на удачу и, прихватив экземпляр рукописи ранних своих повестей, помчался к писательнице. Мне понравился ее уютный дом, стеснительная дочка, внимательная доброжелательность писательницы. Она накормила меня своим чудным борщом. Не стала корчить из себя знаменитость, не карабкалась на пьедестал, не изображала дикой занятости: взглянув на объем рукописи, спросила:

— Ничего, если я через недельку отвечу?

Однако через три дня Виктория позвонила сама:

— Виктор, я прочитала: сегодня подъехать сможешь?

— Конечно, уже еду! — с нетерпением воскликнул я.

Ее первые слова были:

— Виктор, что-то мне не совсем понятно: ты говорил об одной истории, а я прочитала две, и совершенно на другие темы?

Я начал что-то лепетать, но Виктория протянула мне свою рецензию.

Это была самая первая рецензия, да еще полученная от популярной писательницы: я ее сохранил, и мне хочется воспроизвести ее полностью.

«Я ознакомилась с повестями молодого писателя Виктора Доценко под названием „Жизнь продолжается“ и „Тупик“.

Повести написаны в жанре детектива — редком и излюбленном жанре для широкого читателя. Они написаны так легко и живо, что вполне могут быть использованы как сценарии для приключенческих фильмов.

Читаются легко, с большим интересом. Несут в себе благородную идею, большой воспитательный и нравственный заряд.

Есть в них художественные просчеты, но в задаче данного жанра эти просчеты допустимы.

Я искренне рекомендую повести В. Доценко для публикации и съемок.

С уважением Виктория Токарева 24 июля 81 г.»

Эта первая профессиональная оценка моего литературного труда вселила в меня какую-то уверенность, и я принялся с еще большим рвением работать над книгой, посвященной погибшим друзьям. А эти две повести, впервые положительно оцененные прекрасной писательницей Викторией Токаревой, издал в своем сборнике, но много лет спустя.

Полностью отдаться творчеству мешали трудности психологические и бытовые. В постоянный стресс вводили регулярные атаки моей тещи Веры Павловны. Почему не работаю, как все люди? Сколько можно не кормить жену и ребенка, все время полагаясь только на них, родителей жены? Еще более изощренными стали ее нападки после кончины Михаила Петровича, который безоговорочно верил в мой талант и, с удовольствием читая мои рукописи, часто пресекал нападки жены.

Много раз объяснял, что книга почти готова, и если ее издадут, то я верну ей все долги, но ничто не убеждало. Все чаще и чаще я сидел в своей коммунальной квартире и писал. От грубости и срывов меня удерживала забота жены: иногда, тайком от матери, выскользнув из квартиры, Таня приходила ко мне, чтобы подкормить.

Как известно, вода и камень точит. Постоянно капая на мозги дочери, она постепенно добилась своего, и Татьяна тоже стала все чаще и чаще намекать, что пора мне пойти хоть дворником, но приносить деньги в семью. Но все мои мысли были о романе. Я существовал в образах своих героев и в их мире. Проживал все радости и печали с каждым героем, пытаясь представить, как он или она поступил бы в той или иной ситуации…

Но постепенно в меня перестала верить даже собственная жена, и я остался единственным, не утратившим веру в свою звезду… Верить в грядущий успех было нелегко…

Отправившись на очередную встречу с участником афган-ской войны, в автобусе сунул руку в карман и обнаружил, что, кроме цельного полтинника, ни другой мелочи, ни других денег у меня нет. Боясь попасть в лапы злобных контролеров, попытался разменять полтинник, но ни у кого не оказалось нужной мелочи. Тогда я встал у кассы и стал собирать пятаки, чтобы набрать себе сдачу. Выходя на своей остановке, опустил полтинник в кассу и оторвал билет. Возвращаясь домой, сунул руку в карман, чтобы оплатить проезд, и вытащил вместо пятака тот полтинник.

Сначала удивился: откуда он? Потом залился краской стыда: наверное, вместо полтинника бросил в кассу пятак. Первым движением души было опустить полтинник в кассу, но мой голодный желудок напомнил о себе: полтинник — это же двести граммов докторской и полбатона хлеба! После короткой, но яростной схватки совести с желудком победил послед-ний! Более того, этот случай спас меня от истощения: потом, в самые трудные дни настоящего голода, я прибегал к спасительной тактике «неразменного полтинника», доведя свою технику до совершенства, чтобы не дай Бог привлечь внимание какого-нибудь дотошного пассажира. Такие встречались нередко, и я, заметив излишнее внимание к своей персоне, демонстративно отсчитывал «свои» сорок пять копеек, опускал полтинник в кассу, отрывал билет и спокойно отходил в сторону.

Впрочем, я никогда не злоупотреблял этим промыслом и более рубля не собирал. Этого рубля как раз хватало на двое суток… Иногда мне удавалось написать какую-нибудь статью, очерк или рассказ и «тиснуть» в одной из центральных газет, что давало от тридцати до шестидесяти рублей! На «газетные» деньги накупал для себя продуктов, а для Татьяны с Володей фруктов. К сожалению, это выходило не столь часто, а потому наши отношения становились все напряженнее и напряженнее. Долго так продолжаться не могло, и после очередных на меня нападок я не выдержал и предложил расстаться: в ноябре восемьдесят второго года нас развели. Однажды, перейдя лестничную площадку, позвонил в их квартиру, чтобы повидаться с сыном, но никто не ответил. Думая, что на выходные они уехали на дачу в Жаворонки, я позвонил через пару дней, и чужой голос мне ответил, сообщив, что они обменяли квартиру, но давать новый адрес запретили.