В первый же день я отметился в милиции по случаю своего приезда в город, и мне дали несколько дней, чтобы я сообщил свой адрес. Ходить в поисках пристанища по знакомым тощему и с короткой стрижкой — значит всякий раз нарываться на проверку документов. А московской прописки я лишился пять лет назад, и в моем паспорте никакой прописки. Любому менту ясно сразу: только что из зоны, а потому бесправен. Два-три привода — и за сто первый километр, если не хуже! Нужно хотя бы чуть-чуть привести себя в порядок.
Мама прислала два адреса родственников, по линии отца-Чернышева. Одни жили в «спальном» районе Москвы, другие — в подмосковном городке Ступине. Сознаю: это такое дальнее родство, что, несмотря на заверения мамы, вряд ли мне там будут рады, но решаюсь к ним обратиться. А прежде захожу в отдел распределения жилой площади при исполкоме своего бывшего района. Меня направляют к довольно молодой симпатичной девушке по имени Анна. Взглянув на меня с заботливой жалостью и не задавая лишних вопросов, девушка взяла мои документы, заполнила какие-то бланки, продиктовала мое заявление. Потом спросила:
— Вы можете оставить координаты, по которым я буду вам сообщать о движении вашего вопроса?
— Пока нет… — ответил я, не зная, кто меня приютит. — Если можно, я сам наведаюсь к вам.
— Хорошо, приходите через пару недель…
Поблагодарив добрую девушку, я собрался сначала посетить тех родственников, что живут поближе, тем более, как сообщила мама, все мои вещи после суда она перевезла к ним. Тогда их квартира пустовала: они жили в Германии. Племянница моего отца, Наташа, была замужем за Владимиром Черных — подполковником Военно-воздушных сил, который волею случая был назначен директором с советской стороны уникальной международной тюрьмы — Шпандау. Сейчас эта тюрьма снесена, но в то время в ней содержался единственный заключенный: нацистский преступник Рудольф Гесс, осужденный пожизненно. В тюрьме было четыре директора, представлявших СССР, США, Англию и Францию, которые и следили за исполнением приговора. Но 17 августа 1987 года Рудольф Гесс сам свел счеты с жизнью и повесился.
Они вернулись в Москву и, не зная, естественно, что меня вот-вот реабилитируют, отправили мои вещи к маме в Омск. Квартирка у них была не очень большая для семьи из четырех человек: у них росли двое сыновей, и, ощущая, что усложнил им жизнь, через несколько дней я отправился в Ступино, в душе опасаясь, что и там вряд ли придусь ко двору. Несмотря на опасения, меня приняли вполне радушно. В трехкомнатной квартире проживали: старенькая бабушка, ее немолодая дочь с мужем и ее внучка, которой было лет тридцать. Имелся еще и внук, но он, на мое счастье, проходил срочную службу. Мне выделили диван в гостиной, и я был счастлив. Несколько дней просто отсыпался, а потом знакомился с городом, ходил в кино, просто гулял. Прошел примерно месяц, за который я дважды съездил в Москву, чтобы услышать, что пока нет никаких новостей.
Родственники относились ко мне терпеливо, однако со временем все более чувствовалось, что я им порядком надоел. Говорю это без какого бы то ни было осуждения. Это была для меня почти чужая семья со своими устоявшимися привычками и бытом, а тут мозолится совсем посторонний человек… Кому понравится?
Однажды читаю афишу: выступает Леонид Филатов!.. Леня Филатов, с которым мы подружились на съемках фильма «Экипаж». Мухой лечу в кинотеатр, где он выступает, и сразу за кулисы. Леня смотрит на меня и всплескивает руками:
— Виктор, что с тобой? Ты где столько пропадал?
Я ему все и вываливаю, как самосвал. Леня просит поставить мне в зале стул и выступает перед зрителями. Потом мы с ним фотографируемся на память и уединяемся: заходим в буфет кинотеатра, заказываем закусить-выпить, и Леня меня внимательно слушает. Когда закончил, не заметив, как пролетела пара часов, глаза Лени были на мокром месте.
— Вот что, Витюша, мои предки пока в отъезде, так что едем ко мне…
Я легко дал себя уговорить. Две недели я прожил в квартире этого удивительно доброго, отзывчивого и очень интеллигентного человека, окруженный не только его заботой, но и его очаровательной жены, Ниночки, актрисы того же театра, что и Леня. До сих пор помню ее восхитительные борщи. Но счастье не может длиться бесконечно: возвращались родители, и я покинул этот гостеприимный дом. Пошла жизнь настоящего бомжа. Где только я не ночевал за те несколько месяцев: в таксомоторных парках, на скамейках скверов, на чердаках и в подвалах.
Однажды мне улыбнулась удача. Случайно я познакомился с очень обаятельной певицей Театра оперетты Алисой Вино-градовой. Эта добрая и щедрая женщина настолько прониклась моей несчастной долей, что предложила пожить у нее до возвращения из армии ее сына. Алиса обожала собак и кошек, и в ее квартире тогда проживал редкий лимонный пудель и четыре кошки очень редких пород.
Эта комфортная жизнь продолжалась не более двух недель. Регулярно я навещал отдел учета, моего инспектора Анечку. Приближалась осень, становилось холоднее. Однажды я появился в кабинете Анны в довольно помятом виде: привести себя в порядок было негде. Анечка взглянула на меня и вдруг спросила прямо в лоб:
— Виктор, вы давно ночевали в кровати?
Тут я не выдержал: все, что во мне всего накопилось, выложил ей как на духу.
— Вот что, Виктор, моя комната сейчас пустует: я живу у знакомых, и если вас устроит комната в коммунальной квартире, приходите к пяти часам, и я вас отведу туда, согласны? Естественно, денег с вас брать не буду…
Не нужно быть провидцем, чтобы предсказать мой ответ. Варианты для моей прописки были, но Анна, искренне желая мне добра, советовала подождать и вселиться в квартиру с одной семьей, чтобы в будущем иметь реальную возможность размена. Проще разменять двух-трехкомнатную квартиру на две, чем искать размен четырех-пятикомнатной на три-четыре квартиры.
Временно решившаяся проблема с жильем подарила возможность вплотную заняться творчеством. Во что бы то ни стало я решил восстановить свой роман. Вначале я кинулся в архив суда, но в своем деле обнаружил лишь всевозможные характеристики на меня с различных мест работы да многочисленные мои обращения в различные инстанции: они никуда не были отосланы и все аккуратно подшивались к моему делу. Потом обратился в прокуратуру, но там рекомендовали искать в судебных архивах. Круг замкнулся…
Круг замкнулся заколдованный:
Коли не виновен — отпусти…
Тут вспоминаю: незадолго до ареста я переправил маме свою рукопись, чтобы услышать ее мнение: я очень часто проверяю свои произведения на маме. Срочно еду в Омск взять кое-что из вещей, а заодно проверить, сохранилась ли рукопись. Ура! Сохранилась! Возвращаюсь в Москву и усаживаюсь за переделку романа. Пройдя ад советского «правосудия» и после него перечитав рукопись, понял, насколько был наивен до отсидки: в первозданном виде я уже не мог отдавать ее в издательство. Когда поставил последнюю точку в переработанном романе, показалось, с моих плеч упал такой тяжелый груз, что вот-вот воспарю от легкости в душе.
Забыл сказать, что, вернувшись из Омска, нахожу в комнате свою хозяйку Анну. Оказалось, к приятельнице, у которой она жила, приехали родственники и пришлось вернуться к себе. Видно, на моем лице была написана такая растерянность, что Анна тут же заметила:
— Если вас устроит раскладушка, то оставайтесь, пока не получите свою комнату…
Меня вполне устроила раскладушка в сочетании с возможностью писать, писать, писать…
В день, когда я завершил роман, Анна принесла бутылочку вина, накрыла стол, и мы отметили это событие. Эмоции мои хлынули через край — Анна возражать не стала, и утром мы проснулись в одной кровати. Немного помучившись угрызениями совести, что все произошло не по любви, а ради бытового уюта, что, в сущности, подло, принялся размышлять…
Вот Анечка… Внимательная, заботливая и чувства вроде ко мне испытывает. Что, если попробовать еще раз? Никто же не торопит меня в загс. Вероятно, последний аргумент перевесил: мы стали жить вместе.
