Дождавшись, когда все уснут, сторожко прислушиваясь, чтобы никто не застукал, я быстро написал довольно объемное обращение к Виктории с просьбой прийти в больницу, где допускались посещения, а также написал номера телефонов тех людей, которые могли мне помочь, свернул послание в трубочку, обернул другим клочком бумаги, где обратился с просьбой к нашедшему отправить это послание по ее адресу.

Проблема состояла в том, что незадолго до моего ареста мы с Викой поссорились и несколько дней не разговаривали. Я это очень переживал и в пасхальную ночь пошел в церковь Николы в Хамовниках на Комсомольском проспекте. Там пришло очищение и снизошло озарение отдаться на волю Бога. Я купил букет цветов, зажег у алтаря свечку и задумал: если донесу ее зажженной до дверей квартиры Вики, то все у нас будет хорошо. Вечер тот был сильно ветреный, и чуть-чуть моросил дождь. Сунув цветы под мышку и прикрывая от ветра ладонью трепетный огонек, шел от церкви по Садовому кольцу до Зубовской площади, где жила Вика. Я сумел донести огонь, зажженный у алтаря, до Вики, вручил ей свечу и цветы, все рассказав. Вика не пустила меня в эту ночь к себе, однако обещала подумать…

Постигла паренька с любимой ссора:

Им овладела грусть, тоска, печаль…

Он в ночь пасхальную решил с раздора Идти в неведомую даль…

Пришел он в церковь: около амвона Сверкающая ряса сияет у попа…

Хоть паренек был далеко от дома, Он удивился и повеселел слегка…

И набожная речь доходит до сознанья, И Божий взор не сводит с него глаз…

Еще такого не слыхал сказанья, Однако огнь священный парнишку спас!..

Свечу горящую он взял руками, Дорогой дальнею направился домой…

Дул сильный ветер, парень шел полями, Огонь свечи той унося с собой!..

Однако все красиво лишь в мечтах…

На следующее утро, дождавшись наибольшего потока людей, спешащих на работу, я незаметно выкинул свое «письмо» в щель решетки, с тревогой наблюдая за тем, как оно падает. Я боялся, что оно упадет под стену здания и его никто не заметит. К счастью, на этот раз Бог был на моей стороне: ветер подхватил мое тревожное послание и опустил прямо на пешеходную дорожку. Везение на этом не кончилось: проходящая мимо молодая женщина заметила его падение. Я видел, как она подняла бумажку, вопросительно посмотрела на зарешеченные окна, развернула, прочитала, вновь взглянула вверх и демонстративно сунула послание в карман, давая понять, что все поняла. В тот день я просто летал по палате от счастья: я был уверен, что теперь Вика, получив мое послание, обязательно откликнется. Я был в таком приподнятом состоянии, что захотелось жить…

Проснулся я другим сегодня утром ранним, Увидел этот мир совсем в иных тонах, Увидел я весну, простую прелесть мая, И словно в первый раз услышал певчих птах!

Я знаю, что со мной: я заново родился!

Моей душе судьба дала родиться вновь!

Я не убил себя, на жизнь не разозлился, Я знаю, что со мной: Я ПОЛЮБИЛ ЛЮБОВЬ!

Я полюбил ЛЮБОВЬ, надеясь на НАДЕЖДУ, И верю, что живет в моей душе весна!

Как будто жизнь моя вдруг скинула одежду И стала красотой: вот предо мной она!

Я полюбил ЛЮБОВЬ, и я поверил в ВЕРУ!

Почувствовал и то, что ЧУВСТВОМ назову!

Никак не надышусь весенней атмосферой:

В ней чувствую ЛЮБОВЬ, а значит, я ЖИВУ!..

Уверенный, что предстоит операция, стал к ней всерьез готовиться, но доктор, который меня принимал, уже сталкивался с подобными попытками самоубийства арестованных и потому прежде, чем делать операцию, попробовал обойтись без нее. Он прописал мне лекарства, которые способствовали выделению в желудке то ли желчи, то ли кислоты. Во всяком случае, через три-четыре дня мне вновь сделали рентген, и «постороннего предмета» не оказалось: к моему изумлению, черенок ложки полностью растворился. Все же в моем деле поставили «СКС» — «склонность к самоубийству». Эта пометка здорово осложняет существование в заключении…

Легко представить ярость моего мучителя, когда ему сообщили о моей попытке! Узнав, что со мной уже все в порядке, он явился в сопровождении двух «веселых мальчиков», и на этот раз они не остерегались оставлять следы… Меня лупили кулаками, пинали ногами, били по голове наручниками. Экзекуция была такой жестокой и ее результаты были настолько «на лице», что когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, там, увидев следы избиения, даже не приняли без медицин-ского освидетельствования и повезли в травмпункт у кинотеатра «Спорт», где я честно все рассказал обследовавшему меня доктору, и он все подробно внес в мою медицинскую карту. Только после этого меня приняли в Бутырку.

Следствие продолжалось, и меня почти ежедневно избивали во время допросов. Но, ничего не добившись, отправили на экспертизу в Институт имени Сербского — или «Серпы» — «высшую инстанцию дураков», так прозвали институт зеки. По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в свое время обследовался Владимир Высоцкий.

Изо всех сил старался держаться и написал в «Серпах» эпиграмму на самого себя:

Я гениален дважды, даже трижды:

Я — режиссер, прозаик и поэт!

Одна беда: в котлетах много хлеба И острая нехватка сигарет!

Ах, если бы Париж! Вот это дело!!!

Рассказ, поэма и… Париж у ног!

А если подключиться к киноделу, То я уж не Доценко — Полубог!

Париж, Ривьера, Княжество Монако, И яхта, и рулетка по ночам…

Тончайшие духи, колье, и фраки, И множество чертовски пьяных дам…

А по утрам приятная истома За чашечкой кофе и рюмочкой «Камю»…

Ах, что? Опять? Куда? Какого черта?

Ах да — обед… Иду хлебать бурду…

Слеза течет — ее не вытираю:

С ней щи вкусней…

А в мыслях выпиваю:

«Камю», «Аи», «Клико»…

Все это будет — лишь вырваться Из этих чертовых «Серпов»!

Я «Экипаж» снимал — так берегитесь!

Сниму «Дурдом» — вам не сносить голов!

Как и обещал, не буду в этой книге описывать десять с лишним месяцев Бутырки, месяц пересыльной Краснопресненской тюрьмы и более четырех лет зоны: когда-нибудь опишу свою жизнь за колючей проволокой в отдельной книге. Да-да, следак не обманул: мне отмерили шесть лет лишения свободы строгого режима. Во время следствия меня столько били и довели до такого состояния, что тюремный врач вынужден был написать в истории болезни: «частичная потеря памяти и потеря ориентации во времени и пространстве», забыв добавить, что я к тому же лишился дара речи… Потом насильно взяли пункцию спинного мозга, и у меня отнялась правая рука и левая нога. Такого меня и судили: бессловесного калеку. Этот суд почти зеркально повторил первый суд. Когда я вышел на свободу и встретился с адвокатом, она рассказала мне, что за час до вынесения приговора, когда все были уверены, что меня освободят из зала суда, в комнату судьи заходили двое в штатском и вышли только минут через сорок. И, несмотря на то, что прокурор запросил для меня пять лет лишения свободы, судья дал мне шесть!!! Такое случилось первый и последний раз в истории советского правосудия…

Должен заметить, что вышло не по судейскому желанию, а по прокурорскому: одно из моих многочисленных посланий добралось до адресата, до моего литературного наставника писателя Бориса Васильева, ставшего в то время депутатом Верховного Совета СССР. И по его депутатскому запросу меня реабилитировали на год и девять дней раньше определенного судом срока.

Низкий поклон вам, Борис Львович!.. Сократив мой срок на зоне, вы, вполне возможно, спасли мне жизнь, но об этом — в другой книге…

Хочу рассказать об одной встрече в Бутырке, когда я оказался на спецу. Эта встреча помогла мне не только выжить, но и сохранить все доброе, что я получил от матери и природы.

Камеры на спецу отличаются от общих тем, что там содержатся особо опасные подследственные, и сидят они не более четырех-пяти человек в камере. А некоторые и по одному.

Меня кинули в камеру, где находился лишь один человек — довольно тщедушный очень пожилой мужчина. На вид ему было за семьдесят точно. Он никак не отреагировал на мое появление, даже не взглянул в мою сторону. Каждый день меня забирали из камеры и часа через два-три возвращали назад едва живого, избитого иногда до потери сознания. Не знаю, на какой день после очередной встречи со своими мучителями, когда я не мог даже шевелиться, неожиданно ко мне подошел мой пожилой сокамерник, склонился надо мной и вставил в зубы зажженную сигарету.