Девчонка губу закусила.

Потом еле слышно спросила:

«Ты муж мне теперь или нет?»

Весь лес в напряжении ждал,

Застыли ромашки и мяты,

Но парень в ответ промолчал,

И только вздыхал виновато.

Видать не поверил сейчас

Он чистым лучам её глаз.

Ну, чем ей, наивной, помочь

В такую вот горькую ночь?

Эх, знать бы ей, чуять душой,

Что в гордости, может, и сила,

Что строгость ещё ни одной

Девчонке не повредила.

И, может, всё вышло не так бы,

Случись эта ночь после свадьбы!

– Чьё это стихотворение? – с нарочитым интересом и некоторой нервозностью спросил Теремрин, пытаясь, однако, скрыть, что не мог не понять, почему Ирина прочла его.

– Автор Морозов, – пояснила Ирина. – Стихотворение называется «Ночь».

– Морозов, Морозов, – повторил Теремрин. – Нет, не слышал о таком.

– Мама мне журнал на стол положила, – пояснила Ирина. – Перед самым отъездом положила. Там было это стихотворение.

– Да, много сейчас появилось хороших поэтов, – сказал Теремрин, стремясь уйти от темы стихотворения и перевести весь разговор на поэзию в целом. – У меня вот ещё с училища хранится целая тетрадка со стихами. Не со своими, а именно с теми, что когда-то очень взволновали. Потом и сам стал писать. Это уже на выпускном курсе. Кстати, стихи-то и привели меня, в конце концов, к прозе.

Они прогулялись по берёзовой аллее, затем обошли примыкающие к ней аллейки, уже более узкие. Потом направились по дороге, огибающей жилые корпуса. Вдруг, совершенно отчетливо и ясно донеслась танцевальная музыка.

– Откуда это? – с интересом спросила Ирина.

– Из зала танцевального, – пояснил Теремрин. – Танцы там сейчас в разгаре.

– Хорошая музыка, – сказала Ирина. – Как в Пятигорске.

Теремрин с удивлением посмотрел на неё. В Пятигорске Ирина обычно избегала танцев, и ему никак не удавалось вытащить её хотя бы на один вечер. Он решил, что Ирина просто не любит танцевать, потому что не знал истиной причины. Ирине же неловко было идти с Теремриным в тот зал, где танцевало столько людей, видевших её с Синеусовым, неловко было танцевать с ним там, где она танцевала с другим. Теперь же ей очень захотелось потанцевать с Теремриным. На самом деле она любила танцы.

– Хочешь? – спросил Теремрин, кивнув на огромные окна, из которых лилась музыка.

– Очень хочу.

–Тогда идём, а то ведь мы с тобой так ни разу и не танцевали.

Ирина решила, наконец, что пора выбросить из головы всякие мысли о том, что будет дальше. Пусть будет то, что будет. В конце концов, лето ещё не окончилось, и надо было отдыхать перед трудовым годом, не терзая себя переживаниями. Они вошли в танцевальный зал, когда только что объявили дамский танец, и ансамбль заиграл вальс.

– Значит, приглашают дамы, – с лёгкой игривостью сказала Ирина. – А вот сейчас возьму, да кого-нибудь приглашу.

– Пожалуйста, – поддержал шутку Теремрин. – Только тогда у меня есть одна просьба.

– Какая же? – поинтересовалась Ирина.

– Давай подойдём вон к той колонне.

– Зачем?

– Там постою. На меня одна особа посматривает. Видишь? Может, пригласит, чтоб не тосковать мне в гордом одиночестве, пока ты танцуешь.

– Ну, уж нет, – весело возразила Ирина. – Ты теперь только мой! – И, внимательно посмотрев ему в глаза, положила на плечо свою руку, заявив: – Я приглашаю вас!

Они сделали круг, и Теремрин вдруг начал неспешно декламировать:

Вечереет. Прохладою дышит река,

В её водах закат догорает,

И лежит на плече моём ваша рука,

Белый вальс, словно волны, качает.

– А это чьё стихотворение? – поинтересовалась Ирина, воспользовавшись небольшой паузой. – Кто автор?

– Никто. То есть, конечно, автор есть, и он перед вами.

– Тогда слушаю. Что дальше?

– Ещё не сочинил. Подожди, – сказал Теремрин. – Вот, пожалуй, так:

Белый вальс нас кружит, белый вальс ворожит,

И над нами аккорды витают,

А мне новую хочется песню сложить,

Вам с восторгом её посвящаю.

В этой песне скажу я о чувстве своём

И о том, что давно я ваш пленник,

В том, что в сердце навеки вошли вы моё,

Признаюсь я без всяких сомнений.

– Это ты сочинил сейчас?! – удивлённо воскликнула Ирина. – Как это возможно? Нет, ты, наверное, шутишь. Признайся. Ты это написал раньше. Кому, если не секрет?

Она немножко запыхалась в танце. А потому говорила отрывисто, отделяя фразу от фразы. Он же продолжал ловко вести её по залу, избегая столкновений с другими парами, кружащимися бессистемно – кто во что горазд.

– Я пишу это сейчас, – возразил он.

– А почему тогда обращение на «вы»?

– Это же стихотворение. Сочиняя любое художественное произведение, надо всегда стремиться подняться над фактом, создать какой-то запоминающийся образ человека или события.

– Интересно, – проговорила Ирина.

– Вот. Слушай:

Я бы эти мгновения остановил,

И в руке удержал вашу руку,

Чтоб прощальный аккорд в танце нам возвестил

Не прощание и не разлуку.

Он помолчал и сказал, словно размышляя:

– Вот так. Или пока так. Я действительно придумал это лишь сейчас. Вот только бы не забыть и в номере сразу записать, когда вернёмся.

– Я помогу запомнить. Повтори.

Вальс закончился, и они присели в сторонке. Теремрин повторил стихотворение и сказал:

– Такое пишется не вдруг, не просто так, а когда поэт переполнен чувствами. А переполняемый чувствами он говорит стихами. Я ведь, наверное, хоть немножечко, но поэт.

– А это правда? – спросила Ирина.

– То, что поэт?

– Нет. Это я и сама знаю. Правда ли то, что я вошла в твоё сердце?

– Если это вылилось в стихотворные строки, то, конечно, правда вдвойне, – уверенно ответил он.

В эти минуты Теремрину не хотелось думать ни о тех преградах, что ожидали его на пути к этому самому «навеки», ни о том, что промелькнёт неделька отдыха, и придётся принимать какое-то решение. Какое? Он не знал ещё наверняка, а потому убегал от мыслей об этом, даже когда Ирина пыталась настроить его на них. Ведь если заставить себя не думать о той или иной проблеме, то проблема исчезнет сама собой, по крайней мере, на какое-то время. Не каждому дана такая способность. Но Теремрин умел это, ибо человеку, серьёзно занимающемуся литературным творчеством, требующим порой не только отрешения от всего, но и самоотречения, иначе просто нельзя.

Теремрин избегал разговоров с Ириной о сути их отношений и о перспективах этих отношений главным образом потому, что не успел ещё окончательно разобраться в самом себе и всё решить для самого себя. То, что он пригласил Ирину, то, что пошёл с нею на близость, хотя и предполагал, что это у неё впервые, уже свидетельствовало о его решимости соединить с нею свою жизнь. Но от решимости до действий, порой, дистанция огромного масштаба. Он был благодарен ей за то, что она так и не спросила о его семейном положении, за то, что доверилась ему полностью. Мог ли он теперь обмануть её доверие? Не имел права. Но пока не знал, как всё это сделать.

Он ещё накануне как бы загадал, если окажется, что он у неё первый, то всё решится само собой. Но теперь решение, словно бы откладывалось, поскольку полной уверенности в том, что всё, что случилось сегодня, случилось у неё впервые, не было. Он не смог бы с уверенностью решить так это или иначе, даже опираясь на свой опыт. Хотя какой уж там опыт? Девушек он никогда не трогал, кроме Кати, жениться на которой помешали независящие от него обстоятельства. Ну и той, с которой соединил свою жизнь.