Не думай, что я пьян. Я давно бросил. Говорил уже о ссылке на больной желудок. Мысли сейчас по-трезвому как раз и путаются. А хмелем ничего не поправишь. Раньше забывался, но как тяжко было приходить в себя, заново осознавая, кто ты и что с тобой… А сейчас и забываться невозможно. Градус не берёт.
Жизнь будет продолжать идти своим чередом, но нас-то скинули за борт. Есть ли надежда найти проходящий корабль? Положим, что есть. А если корабль всего один? Этот корабль не возвращается, ему нужно идти дальше. Подумаешь, упал кто-то… Остальным нужно спешить в порт назначения, нужно торопиться. А мы – мы плывём на спасательном круге, если кто-нибудь удосужится его сбросить. Или доску. Какое-то время продержишься на поверхности. А потом – удастся ли найти берег? Положим, нашёл. Выживешь ли? Может быть. А корабль давно исчез за горизонтом. И, может, в порт назначения прибыл. Или затонул по пути… А мы? Может, мы проживём чуть дольше. Это лучше? Наверное. Если так легче думать – то лучше думать так. Сиди у костра, вечно поддерживай огонь, потому что спичек больше нет; таскай черепашьи яйца, пеки их; гадай о судьбе парохода. Может, даже выбросит на берег обломки, до боли знакомые… Всё может быть. Всё. А легче ли от этого конкретно тебе? Легче ли знать, что кому-то пришлось ещё хуже, когда тебе самому очень плохо? Да пускай бы у остальных всё было ещё прекраснее, я не возражаю и не завидую. Но… Что есть, то есть. «Титаник» плывёт, и «Нахимов» плывёт. «Титаник» – в свой первый рейс, «Нахимов» – в последний. «Титаник» – за тысячи миль до берега, «Нахимов» – на выходе из бухты. «Титаник» – во льдах; «Нахимов» – в бархатный сезон. А в чём разница? Судьба едина.
Ветер воет в проводах за моим окном. Подымает пыль, стучит мелкими песчинками в стекло. Шумят деревья голыми ветками. Станет тепло, пробьются первые листки. И тут заморозок… И всё замёрзло, и опало. Что противопоставишь природе? Ничего. Вот наша судьба, единая на всех. Всё приходит к единому знаменателю. Печальному. Бросил ли я бороться? Это смотря с чем и с кем. Есть необоримое. Борюсь кое с чем. С чем можно бороться. Невозможно победить судьбы, можно только сражаться с тем, кого судьба поставила тебе в спарринг. Вот и боремся. С другими борцами, но не с судьёй и не с тренером.
И уехав в город, мы ведь увезём и себя. И будем по-прежнему вздрагивать, услышав вой сирен, даже если прекрасно знаем, что это не за нами. Будем настороженно приглядываться к прохожим, исподтишка, чтобы они не заметили. Будем вслушиваться бессонной ночью в шаги на лестнице – замрут ли они этажом ниже, не доходя нашей площадки, пройдут ли дальше?.. И – о, ужас! – не стихнут ли напротив нашей двери? И так – всю оставшуюся жизнь. Не легче ли будет остаться здесь, где можно отслеживать любого чужака, и притом издалека. Здесь, на старых дачах, где обитают отверженные. Где свой мир, мир прекрасных осколков прошлого. И где нет никакого будущего… А сильно ли это отличается от города? Не иллюзия ли, что прекрасное и неизвестное ещё впереди? Те, кто остался после вынесения нам смертного приговора, они ведь тоже так думали. Да, неизвестное. Но совсем не прекрасное.
Может, я тоже поеду в город; и мы встретимся все вместе. А дальше… Я не предсказатель. Думали ли мы, считая себя законопослушными гражданами, услышать смертный приговор? А потом, что катастрофа этот приговор отменит? Я зарёкся предсказывать. Ничего неизвестно. И лучше готовиться к худшему. И может, это спасёт жизнь; вернее, даст возможность прожить ещё чуть-чуть. Но вот радости, так её точно никто не обещал.
На этом откланяюсь, добрый товарищ. Надо поспеть отнести письмо до ближайшей почты. Наше отделение опять затевает переезд, им никакая война или революция, не помешают свою малую катастрофу учинять.
хх. хх. хх. г.
Здравствуй, уважаемый приятель! Как, не забыл доброго товарища? Я, как и прежде, сижу на своих дачах. Старый друг хандрит-печалится, но держится пока. А вот ты меня сильно тревожишь – любовь, знаешь ли, штука зловредная…
И потом – я ведь на дачах, вдали от шума и суеты. А ты поселился на промке. Да, и там нынче не очень шумно, но – город близко, соблазнов много, добраться, кому не следует – много быстрее. Проконтролировать подходы – почти невозможно. Переодетому агенту по тайным ходам подобраться – раз плюнуть. Скажешь – легче уходить и прятаться? Верно, с дачи по полю не шибко и уйдёшь. На дачах – каждый человек на виду. И спрятаться негде. Вот и выбор – или прятаться надёжнее, или уходить в любой момент. А спрятался ты – спрячется и преследователь. Впрочем, волновались мы о тебе, когда стреляли. Промзона – поле для боёв благодатное. Говорят, что мимо прошло, и на то надеюсь. Знаешь, думал я тоже на заброшенных складах укрываться. Но вот скажи – что там есть-пить? Тому удивляюсь, как ты там жил. А как зимой грелся? Это надо к теплотрассе, но там – и рабочие-ремонтники, и просто прохожие, и бездомные, как и мы. Не укроешься. Говорят – в город выйти можно. Но там лучше не светиться. Хотя и много людей, и в толпе потеряться легче, и найти сложнее, а я вот вздохнул спокойно, как до старых дач дошёл.
Но скажи мне, уважаемый приятель, – ты ведь потому остался, что надеялся с ней встретиться? Хотя и надежды не было больше никакой? Вот и сила любви – кому даёт силы выжить, когда выжить невозможно, а кого и губит на ровном месте… Хотя место-то наше было совсем не ровное. На что надеяться, когда надежды больше нет? Спроси у влюблённого, он знает, хотя и сам объяснить не может. Я вот тоже не надеялся, что судьба отменит приговор, вынесенный судьями. А вот тебе и чудо, какого впредь не было. Но вот тебе пока что ничего не светит, и не будет светить никогда. Да и сможешь ли ты её принять? Да, она не поверила ни тебе, ни нам. А кто нам, спроси, тогда вообще верил? Мы и сами-то себе не очень верили. Жили-жили – а оказалось, что преступники, достойные смертной казни. Хотя юристы и говорили, что трактовать можно по-разному – от «невиновен» до «виновен по всем пунктам». Но вот идти в руки палачей не хотелось. Что-то останавливало, что-то говорило нам, что вины на нас нет. А для неё мы, как и ты, – просто беглые висельники. А теперь – что поменялось? Ничего. В доказательной базе ничего не изменилось, просто исчезли законы, под которые эта база подводилась. И всё.
Не говорю тебе – забудь. Не забудешь. Не говорю – брось. Такими вещами не разбрасываются. Говорю – переживи. Любовь – штука зловредная, и её можно только – пережить. Даже и неразделённую. Даже и тогда, когда она сопровождает нас до гроба. И когда до этого гроба – сто лет.
А вот у меня, видишь ли, свой персональный счёт, который предъявить некому. Помнишь того, которого мы называли нашим общим недругом и из-за которого мы все здесь? А я ведь не всё вам рассказывал, да и ничего не рассказывал, и вы знаете только то, что слышали на судебных слушаниях, и то, что потом передали знакомые, уже после оглашения приговора. А я знаю о нём намного больше…
Открою тебе секрет – была у меня цель. Найти его и отомстить. За всё. Но его нет больше. Во имя чего мне теперь свобода? Разве только рассказать вам, как всё было на самом деле… Как ты помнишь – обвиняли нас в покушении на убийство двух и более человек, с особой жестокостью, общественно опасным способом. И при этом убивать должны были не мы, а служили только подстрекателями – так трактовали наши разговоры и записи. Выглядит страшно, но ведь убийство совершено не было, и роль наша, мягко говоря, была странной. Но именно тот человек, наш общий недруг, давал толкования разговорам и записям – что мы имели в виду, когда говорили то-то и то-то. Мало ли кто и что толкует – может, он и в самом деле считал нас за подстрекателей. Да, нам не нравилась деятельность определённого чиновника, и мы считали его решения разрушительными. Но подстрекать к убийству никого не собирались.
А общий недруг – он этого и не понимал. И толковал слова превратно. Но именно его, а не наши трактовки, легли в основу приговора. Но я говорил с ним много раньше…
